Катерина с самого начала болезни матери училась не замирать от страха, не раздражаться, просто говорить о другом. Мать поддавалась не всегда, Катерине казалось, что она видит поврежденные нейроны в ее мозгу, которые нарушают порядок мыслей. Дочери казалось, она отчетливо видит, словно на экране монитора, нить-тропу, почему-то желтую, извивающуюся среди бугорков серого цвета.

Она знала, при этой болезни у человека сохраняются стереотипы – не только мыслей, но и фраз. На самом деле ей приходят в голову свежие мысли, или застывшее прошлое она воспринимает как свежее? Но... Разве не случается похожее с другими? У которых нет такой болезни? А разве с целыми народами и странами не так же? Одно и то же, одно и то же. Давно прошедшее – как свежая мысль...

Да о чем она? Что ей до народов и стран, когда свой крошечный мир в таком развале? Ей не давало покоя другое: неужели все то, что произошло с матерью, сделала любовь? Поздняя, слишком поздняя, к мужчине, от которого родился Федор?

– Катерина, – тихо сказала мать во время последней встречи. – Я хочу тебе... открыть себя. – Катерина почувствовала, как холодная дрожь прошла по спине. – Потому что ты моя дочь, и как бы ты ни была на меня похожа, ты все равно часть меня. – Она усмехнулась. – Даже если тебе этого не хочется.

– Да что ты...

Мать подняла руку.

– Я всегда хотела быть самостоятельной, независимой и удачливой. Был молодой человек, который любил меня. Но я была уверена, что любовь – это дополнительные страдания. Я и сейчас так думаю. Конечно, любовь делает нас зависимыми от того, кого мы любим. На нас влияет все: его настроение, его успехи, его огорчения, неудачи – они становятся твоими. О том, как это бывает, ты знаешь лучше меня. Ты любишь меня, любишь Федю, хотя, конечно, это любовь иного рода. Но она тоже требует от тебя отдаться нам. – Она вздохнула. – Но я сейчас о другой любви. Мне казалось, стоит избавиться от этого любовного гнета, как весь мир твой. Избавилась. Но что взамен? Пустота.

Мать говорила, а Катерина чувствовала, как переворачивается сердце. Она думала почти так же, много раз, с тех пор как рядом с ней появился Вадим.

– Пустота, – продолжала мать, – это когда не к кому прислониться, не в кого посмотреться. Никто не посмотрит на тебя с любовью. Ты заставляешь себя смотреть с любовью на себя же. Какое-то время удается. Но потом становится противно и страшно. Я думаю, что тогда в мозгу появляются всякие бляшки, о которых ты мне рассказывала. – Она усмехнулась, но Катерина молчала. – Конечно, человек, который рядом, может оставить тебя, он может и предать. Ты тоже можешь. Я согласна, что любовь – страдание. Я думала, что, отказавшись от любви, которую мне предлагали, я оберегаю себя от страданий. Но я не знала, как велика власть любви над человеком. Можно отстраниться от объекта любви, уехать на время, но это чувство обладает особенной навигационной системой. – Она засмеялась. – Да-да, иначе как объяснить то, что случилось со мной...

– В Якутии? – тихо спросила Катерина.

– Да, – ответила мать.

– Но ты же говорила, что это был внезапный порыв, что ты не знала этого человека раньше...

Ксения Демьяновна засмеялась.

– Катерина, там меня настигла любовь, давно начавшаяся, пунктиром длившаяся всю жизнь.

Катерина смотрела на мать, ожидая, что она расскажет что-то еще, но Ксения Демьяновна молчала.

– Значит, его отец... не случайный якут?

– Катерина, я не всегда была больна болезнью Альцгеймера. – Она засмеялась.

Дочь смотрела на мать, но видела перед собой другую женщину. Незнакомую?

– Скоро узнаешь все. – Мать встала. – Извини, сейчас у меня беседа с башкиром и удмуртской дамой. Да, я так благодарна тебе за ноутбук.

– Ты работаешь? – спросила Катерина. Но не это удивило ее, а то, что она услышала от матери. Нет, не от матери, а от женщины, которую она совсем не знала. – Пока, – сказала она. – Мне пора на станцию.

Мать кивнула. Помахала рукой. Наверняка она специально выбрала момент для разговора. Чтобы не было времени приставать с вопросами. Профессор Улановская-Веселова всегда отличалась умением точно распределять время.

Разговор с матерью не шел из головы. Все чаще Катерине казалось, что она что-то делает не так. Упорство, с которым она держит Вадима на расстоянии вытянутой руки – не важно, что тела их лежат рядом, в одной постели, и это случается все чаще, – перестает нравиться ей самой.

Она и сейчас лежала рядом с ним. Он спал, а она открыла глаза и думала. В эту постель он принес ее вчера вечером. Из кухни. После того как они поужинали.

Катерина улыбнулась. Вчера она удивила его: приготовила ужин и ждала, как самая обычная жена ждет мужа с работы. В этом что-то есть, улыбнулась она.

Вадим сел за стол, она подала ему тарелку.

Молча он смотрел в нее, а она наблюдала.

– Пш-ше-енка с апельсинами! Я угадал?

– Ага, – сказала она. – Очень вкусно, между прочим. А как полезно – молчу.

Вадим смотрел на нее, его лицо застыло в удивлении.

– Да ты в тарелку смотри, – засмеялась она.

– Нет, сначала на ту, которая это... которая додумалась до этого. Я восхищен! – Он перевел взгляд на кашу. – Какой радостный, сияющий цвет! – произносил он с пафосом. – Какие переходы от бледно-желтого к темно-желтому и оранжевому! С этим может сравниться вуалехвост, который сидит в аквариуме твоего брата. Я видел... У-у-у!

– Ты жужжишь как оса. Это значит: готов приложиться к тому, что тебе подают.

– Ты так хорошо изучила ос? – спросил он и посмотрел на нее так, что ее щеки порозовели.

– Да, – сказала она. – Я знакома с ними с самого детства. У нас на даче росло столько цветов, что с началом весны сплошное шмелиное пение.

– А ты не замечала, как охотно, как радостно они припадают к куску мяса? Они рвут его зубами или что там у них есть. Они впиваются в него всем своим существом... Катери-ина, – проныл он, – может, случайно, найдется ма-аленький кусочек мяса?

Она расхохоталась:

– Найдется! Не случайно. Потому что каша – это для начала. – Она быстро открыла микроволновку, вынула оттуда большой кусок окорока.

– Вот оно, домашнее счастье, – выдохнул он.

А когда он съел и кашу, и мясо, раскинул руки и сказал:

– Иди ко мне.

Она не противилась. Она крепко обняла его за шею. Он принес ее сюда. Катерина чувствовала, как напряжение, которое не позволяло дышать полной грудью, отступало, оно уходило в низ живота, а там преобразовывалось во что-то иное, возбуждающее радость.

Не отпуская ее, одной рукой Вадим сдернул плед с кровати, потом опустил ее. Рывком стащил с себя футболку. Ее блузка раскрылась, он упал на Катерину, прижался голой грудью к ее открывшейся груди.

– А-ах! – выдохнула она.

Он засмеялся. Приподнял голову, уткнулся носом ей в шею. Замер на секунду, потом его нос устремился ниже. Перепонка лифчика не преграда – быстрые пальцы высвободили обе груди из розовых чашечек. Вот, внезапно пришло в голову, что значит не померить вещь в магазине. На полразмера больше, чем надо. Если бы лифчик сидел плотно, его пальцам пришлось бы помучиться.

Но... может, наоборот, удачно вышло... Она тихо засмеялась – дурацкая мысль.

– Щекотно? – Он поднял голову. – Но я хорошо побрился.

– Нет... приятно...

Вадим быстро поднялся, в одно движение сбросил брюки. Она не закрыла глаза, напротив, широко открыла их и увидела силу желания. Эта сила обещала удовольствие, которого никогда не испытывала с Игорем. С ним все было быстро, кратко – так бывает с мужчинами, которые рано и часто занимаются «рукоблудием», где-то прочитала она.

– Ты соблазняешь меня, как никто и никогда, – шептал Вадим. – Ты такая... ты необыкновенная женщина, Катерина...

Она провалилась. Куда? Да какая разница! Там было так сладко, так восторженно-тепло, так нежно... А потом... ее тело чуть не захлебнулось под горячим обильным ливнем.

– Переезжай ко мне, – сказал он. – Мы будем это делать круглые сутки.