— Замечаешь? — шепнул Ясовей, — чашки-то две — себе и сыну. А нам нет... Мы тоже чай пить хотим, — сказал он громко.

Хозяйка кинула к их ногам фанерный лист. На него поставила две чашки. Налила кипятку без чаю. Тогда Ясовей сам налил чаю из маленького чайника. Достал из-за пазухи краюшку хлеба. «Запаслив», — подумал Голубков. Хлеб Ясовей нарезал крупными ломтями. Достал сахар. Роздал всем по ломтю хлеба и по куску сахара — себе, Голубкову, хозяйке с сыном. Молчаливо прихлебывали кипяток, посматривали друг на друга. Было и смешно, и обидно, и досадно. Делать нечего, приходилось терпеть. Вот приедут мужчины, разберемся, что к чему.

Мужчины приехали поздно, усталые, расстроенные, со скудной добычей. Они были несколько разговорчивее женщин, но душевной беседы не получалось. Дать оленей для дальнейшей поездки все решительно отказывались.

— Олени тощие, не довезти.

— Не будет оленей, не просите.

— Что же нам, у вас жить, что ли?

— Живите.

— А чем вы нас кормить будете?

— Нечем кормить.

— Так дайте оленей, мы уедем.

— Олени худые, падут в дороге.

Не лучше сказки про белого бычка. Ясовей выразительно посмотрел на Голубкова, и они без слов согласились прекратить это бесполезное препирательство. Ясовей перевел разговор на другое, стал расспрашивать о пушном промысле, посочувствовал неудачам, вместе с хозяином начал разбирать повадки зверя, разгадывать, отчего же песец не идёт к приваде. Так, беседуя о том, о сём, друзьям постепенно удалось установить причину неприязни, проявленной к ним на этом стойбище. Всё дело, оказывается, в том, что их приняли за организаторов колхоза. А колхоза здесь боялись. Малооленные бедняки, запуганные всякими россказнями и небылицами, уезжали подальше от тех мест, где кочевали товарищества. А так как для общественных стад отводились лучшие пастбища, лучшие промысловые участки, то тем, кто хотел быть подальше от колхоза, приходилось довольствоваться скудными ягельниками, а промысел вести там, где зверя почти совсем не было.

— Вступал бы в товарищество, Юрбей, лучше бы жизнь пошла, — обронил между слов Ясовей. И сразу понял, что сделал ошибку. Хозяин ощетинился, замкнулся, уставил глаза в пол.

— Ты меня в колхоз не зови, учитель. Всё равно не пойду, — промолвил Юрбей после долгой паузы.

— Я и не зову тебя, Юрбей. Не хочешь, не вступай. И без колхоза проживешь как-нибудь...

— Проживу. Проживу как-нибудь... Вот только бы промысел удался... Да зверя-то поймать трудно...

— Трудно, это так, — согласился Ясовей. — Мне отец мой, Хосей, сказывал, сколь трудно ловить песца.

— Он-то знал, — подтвердил Юрбей. — Хосей хороший был охотник, без добычи-то в чум не приходил.

— А всё-таки и ему в руки песец не давался, — возразил Ясовей. — Не давался, как и тому Весако-старику, который не смог поймать голубого песца с хвостом из северного сияния.

— Какому старику? Когда это было? — заинтересовались ненцы.

— Давно это было. Ой, давно это было, — ответил Ясовей нараспев и нарочито дребезжащим голосом, будто завзятый сказочник.

Ненцы приняли шутку, засмеялись. А Ясовей, посматривая из-под смеженных ресниц, начал петь о приключениях упрямого Весако, идущего по следу голубого песца.

Юрбеевы ребятишки бросили свои игры, сгрудились вокруг Ясовея. Хозяйка, моя посуду, тоже прислушивалась. А Юрбей и соседи сидели, глядя в костер. Лица их казались равнодушными. Но по тому, как нет-нет да и взглянет кто-нибудь в сторону Ясовея, можно было понять, что и их интересует сказка учителя.

— Идет Весако по песцовому следу. Семь лун взошло, он всё идет. Попробует каменного хлеба, а откусить не может, из-под зубов искры сыплются. Опять идёт Весако и опять пробует грызть каменный хлеб. А песцовый след всё петляет и петляет...

Ясовей явно вошел в роль сказочника, слова его так и льются, так и звенят. А ветер за стенкой чума будто подпевает ему, воет, свистит, кидается сухим снегом. Внимание слушателей нарастает. Мужчины повернулись к рассказчику, хозяйка перестала мыть посуду, а ребятишки раскрыли рты и ловят каждое слово.

— Нападают на Весако лихие люди. Стрелы, как дождь, сыплются на него... Реки выходят из берегов, хотят утопить старика... Горы грозятся задавить неотступного ненца... Он одолевает и злых врагов, и бушующие реки, и угрюмые горы, так уж хочется счастья себе, старухе, детям и внучатам, — поёт Ясовей. — И всё равно песец не дается в руки...

После того, как Ясовей сказал обычное: «Валкада, всё», ненцы долго сидели в раздумье, прислушиваясь к свисту ветра на широкой лабте.

— Да, брат, попробуй его поймать, песца-то, — сказал Юрбей, доставая из потухающего костра уголек для прикурки.

Соседи подтвердили.

— Трудно.

— Не одни лыжи сносишь, то так...

— А привада какая ему нужна, кто знает.

Юрбей встал, откинул полог над входом в чум, выглянул наружу.

— Завтра промысловый день будет, — сказал он. — Может, и удастся словить песца. Хоть обыкновенного, без сияющего лунным светом хвоста — и то бы ладно...

— А в товариществе «Яля илебц», говорят, есть промысел, — заметил Ясовей.

— В товариществе-то есть. Так они ведь загоном ловят, не наше горе, — вздохнул Юрбей.

— Загоном? Почему бы и вам загоном не ловить?

— Чудной ты, учитель! Как будто и не ненец. Неужели никогда не промышлял? Для загона много саней надо. Десяток, а то и два. Где их возьмешь?

— На этом стойбище сколько у вас саней?

— Саней шесть-семь нашлось бы...

— Да, маловато. А кто тут невдалеке еще кочует?

— По ту сторону речки четыре хозяйства идут, да там, возле озера, два хозяйства. Говорили ещё, что у трех сопок несколько хозяйств видели. Кто там, не знаю. Ну, подальше-то отъехать и больше собрать бы удалось, да кто поедет, время дорогое, проездишь промысел...

— Хорошо, а если согласятся другие загон собрать, ты сам пойдешь?

Юрбей покачался, теребя бородку, что-то подсчитывая, о чем-то соображая.

— Две упряжки у меня найдутся. Больше никак нельзя, плохие олени...

Утром Ясовей с Голубковым разъехались в разные стороны — один за реку, другой к трем сопкам. А через два дня они опять были в чуме Юрбея.

— Вот, друг, — сказал Ясовей, присаживаясь рядом с Юрбеем, — завтра соберутся сюда охотники-единоличники. О загоне будем говорить. А где собраться? Твой чум очень мал да и худ, ещё развалится, когда много людей набьется.

— Мой-то развалится, — невесело подтвердил Юрбей. — Пойду к соседям, слово скажу...

Ясовей подтолкнул локтем Голубкова: «Видал? На лад дело идёт».

Утром рано стали съезжаться охотники. Два чума составили в один — получился большой, просторный. А народу собралось столько, что и в таком стало тесно. Сидели и думали. Сперва думали о том, сколько надо упряжек для загона. Как ни считали, всё получалось недостаточно. А где их больше взять? Может, к Сядей-Игу послать? У него олени крепкие и саней сколько хочешь.

Встал Ясовей.

— К Сядей-Игу посылать не надо. С кулаком какие дела. Он запросит половину добычи. Выгодно ли это беднякам? Лучше съездить в товарищество «Яля илебц». Они, я думаю, помогут...

— Ишь ты, тестевых оленей жалеет, — негромко сказал кто-то у входа.

Ясовей покраснел. Желваки заходили на щеках. Он сжал кулаки, готовый вспылить. Голубков за полу усадил его на место. Встал сам.

— Ясовей правильно сказал. Лучше обойтись без кулацких оленей. А к колхозникам почему не съездить. Давайте Ясовея и пошлем. Пусть он будет нашим сватом. Согласны? Ты, сват, не откажешься прокатиться до «Яля илебца»?

Простенькая шутка эта всем понравилась. «Свату» Ясовею дали наказ: без десятка упряжек не возвращаться. Он благодарно сжал руку Голубкову. Уехал.

А к вечеру пришлось еще шире раздвигать чум. Приехали колхозники. Настроение сразу поднялось — оленей теперь вполне хватало для большого загона.