Ясовей присел отдохнуть с краю крылечка саудовского дома. В просторном купеческом дворе сегодня тесно, шумно. Стоят на вязке оленьи упряжки, готовые к выезду. Тут же двое щегольских пошевен с ярко расписанными задками. По двору снуют солдаты. Они устилают пошевни оленьими шкурами и попонами. «Куда же они собираются?» — думает Ясовей, глядя на эту возню.

— Эй ты, чего дремлешь! Помоги-ка...

Двое солдат несли на носилках кирпичи. Они сказали, чтобы Ясовей сложил эти кирпичи в передок пошевен. Ясовей взял кирпич и тут же бросил его. Солдаты захохотали.

— Что, кусается?..

Ясовей недоумевал, зачем горячие кирпичи укладывать в передок саней да ещё на оленьи шкуры.

— Давай, давай, не раздумывай, делай, что сказано.

Натянув рукавицы, Ясовей положил кирпич в сани. Запахло палёным.

— Сгорит ведь всё, — сказал Ясовей, взглянув на свои побуревшие рукавицы.

— Сказано, делай, — огрызнулся солдат.

Делать так делать. Ясовей, складывая кирпичи, смеялся над собой: вот нежданно-негаданно попал на работу. Куда же повезут раскаленные кирпичи? Чудят солдаты. Но солдаты, оказывается, не чудили. Когда кирпичи были уложены и укрыты сверху попоной, из дома вышли двое военных. Один был в овчинной бекеше и в валенках. На плечах у него тускло поблескивали погоны, а сбоку болталась шашка. Начальник должно быть, на того жандарма городского похож. Другой был одет в зеленоватую шинель, а на ногах ботинки с толстой подошвой. Из-под шали, окутывавшей голову, торчала смешная шапочка пирожком. «Вот так чучело!» — подумал Ясовей. Но чучело сказало что-то на незнакомом языке тому с шашкой, и тот засуетился, залебезил, помогая неуклюжему спутнику усесться в сани. «Вот оно, — сообразил Ясовей, — кирпичи-то, видно, для того, чтобы зеленый ноги себе не отморозил». И верно, вместе с кирпичами его укутали тулупом, попонами так, что только нос торчал наружу. «Ловко, со своей горячей печкой ехать», — ухмыльнулся Ясовей. Но чудеса не кончились. В сани с кирпичами впрягли не лошадей, а оленей. Ясовею подумалось: хорошо бы на эти сани проводником попасть, любопытно на такой забавной упряжке проехаться. Но проводником посадили другого. Ясовею досталось закрывать ворота, когда упряжки выехали. На саудовском дворе сразу стало пусто. Конюх Захар проверил запоры, разворошил и засыпал снегом костер, на котором калились кирпичи, стал прибирать разбросанную по двору упряжь, пустые рогожные кули, верёвки.

— Куда они с кирпичной грелкой-то? — спросил Ясовей.

Захар сверкнул глазом.

— На кудыкину гору. Тебе незачем знать.

— Незачем, так и ладно, — миролюбиво согласился Ясовей. — Только сроду я не видывал, чтобы сани с печкой ходили...

— Не видывал, тогда погляди. Мало ли чего ты не видывал, — ворчливо бурчал Захар. И вдруг, сменив тон, многозначительно подмигнув единственным глазом, зачастил:

— Это ведь иноземный большой начальник. Соображаешь? Не то мериканец, не то англичанин, кто их разберет. Наш-то хозяин, бают, выпросил его у тамошних королей для подмоги, чтобы красных задушить скорее. Беляки-то, вишь, не справляются одни, слабосильны. Короли и прислали эдаких длинноносых в полсапожках. А они, слышь, нежного происхожденья и морозу боятся, потому кутаются и калеными кирпичами обкладываются.

— Далеко ехать, кирпичи всё равно остынут, — рассудил Ясовей.

— Остынут, сменят. По деревням ведь поедут. Слышь, там где-то за Пушной рекой в лесу красный отряд, что ли, появился. Вот и поехали. Говорят, ссыльный с красными знается, его будто бы захватить хотят. Он убежал уж однажды. А нынче-то изловят, вишь какие егеря отправились...

Ясовею словно в голову ударило: «Вон куда заморский начальник поехал. Вот так да! Николаю грозит опасность, а я сижу и ухом не веду...»

Поскорей отделавшись от словоохотливого старика, Ясовей пал на сани. «Они поедут дорогой, в деревнях останавливаться будут, а я прямиком, обгоню, раньше поспею», — соображал он.

Но он не поспел. Солдаты уже побывали в чуме Лаптандера. Николая не было. Яхако, напуганный, присмиревший, жался к пологу чума.

— Увезли дядю... били его... Меня ружьем стукнули тоже, — рассказывал мальчик Ясовею.

Как же быть? Надо спасать Николая. Что делать? Ясовей решил съездить в Широкую Виску, узнать, где Николай, что с ним. Оставив оленей за околицей, он закоулками пробрался в деревню. Притворившись пьяным, слонялся от дома к дому, заглянул в трактир, потолкался около солдат. Узнал страшную новость: ночью будет расправа с красными. Подвыпившие белогвардейцы похвалялись, что они «дадут сегодня ночью напиться красным».

Не затягивая времени, Ясовей помчался в тундру. Лаптандер был уже в чуме Ясовей всё ему рассказал.

— Что делать, Лаптандер? Ведь это большой друг, самый лучший. Неужели я дам ему погибнуть? А что я сделаю? Что могу я сделать один? Поеду вот, отопру амбар, где они сидят...

— Подожди ты, не горячись, — оборвал его Лаптандер. — Подумать надо.

Ясовей затих. Лаптандер сидел, уставившись в костер, неподвижный, как статуя. На его лохматых волосах поблескивали капельки от растаявших снежинок. Ясовей ждал. Лаптандер думал. Наконец терпение Ясовея иссякло, он тихонько кашлянул. Тогда Лаптандер поднял лицо.

— Вот что, хорошим людям нельзя погибать, — сказал он медленно, с расстановкой. — Мы этого допустить не можем. Как нам быть? Нас с тобой двое, их много. Но ведь у тебя и у меня на плечах не пустые кочки, покрытые осокой. Думать будем.

Он медленно развернул кисет, скрутил цигарку, прикурил от уголька, затянулся едким дымом, посмотрел на Ясовея.

— Ты вот что, съезди к Хатанзею, от него поверни к Мырной лабте, там Тайбарея найди, а на обратном пути заедешь в чум Хенеры. Скажи, что я звал. Пусть сразу приедут. — Он взглянул в дымоход, тряхнул головой. С волос посыпались пушистые снежинки. — Снег... Хорошо! Запряжем белых оленей. Сани белыми шкурами прикроем. Сами белые совики наденем... Не горюй, Ясовей, если ненец взялся за вожжу, его упряжка побежит, куда ему нужно. Так ведь?..

Сядей-Иг снова почувствовал почву под ногами. Он чутьём уловил, какой подул ветер и послал нарочных за Урал, куда были отправлены его основные стада, велел повернуть их обратно. Жизнь-то на старую тропу поворачивается. Надев лучшую малицу, крытую тонким зеленым сукном, он поехал к чуму тундрового Совета. Зашел хозяином, сел без приглашения у самого стола, вынул табакерку, понюхал, чихнул. И важно задумался. Тирсяда, наблюдая за поведением гостя, понимала, что не зря приехал. Ждала, что скажет. Сядей-Иг молчал. Он думал, не замечая хозяйки.

— О край лабты ехал, хорошие пастбища видел. Ягель богатый, жирный, — произнес он наконец в пространство. Помолчал, потом добавил: — Мое стадо по той земле пойдет. Ты скажешь, Тирсяда, чтобы другие эту землю не трогали...

Тирсяда не ответила. Сядей-Иг сделал ещё понюшку, покрутил головой, сморщился, приготовясь чихнуть. Чиха не получилось. Сядей-Иг рассердился.

— На Салм-озере мои рыбаки ловить будут. Больше никого не пущу. — Он свирепо уставился на Тирсяду, ожидая возражения.

Тирсяда молчала. Тогда Сядей-Иг засмеялся.

— Бумаг-то нет на столе. Почему это, председатель? Куда девались твои бумаги?

Тирсяда встала, затянула узел полушалка, сказала тихим голосом, но так, что он показался Сядею хуже крика:

— Ягельную землю будут топтать те стада, которым укажет Совет. Про Салм-озеро мы с тобой говорили однажды. Всё тут.

Тирсяда села за стол напротив Сядей-Ига.

— А бумаги, они никуда не делись, — сказала она, усмехнувшись, открыла лукошко, выложила на стол пачку бумаг.

Сядей-Иг не ожидал такого оборота. Ему казалось, что Тирсяда испугается, а она ничуть. Может, она не знает, что на Печоре нынче другие порядки. Правда, и сам Сядей-Иг не очень понимал, кто такие белые, кто такие красные, что означает мудреное слово «интервенция», которое он услышал у Саулова. Он понимал одно, что с приходом белых и с появлением этой интервенции ожил, повеселел Саулов, значит, и ему, Сядей-Игу, то на пользу.