— Хыть! — кричит на пса Сядей.

Нултанко затихает, но тотчас снова настораживается и вылезает из чума. Там он голосисто лает. Ему отвечают другие собаки. Начинается неистовый гомон.

— Едет кто-то, — говорит Нюдя.

— Ну, едет, так не проедет мимо, — произносит отец. И, помолчав, добавляет: — Чайник заправь-ка...

Сырые сучья кустарника, кинутые на угли, сперва шипят и чадят, потом вспыхивают ярко и весело.

Вскоре снаружи доносится гиканье, характерный шум подъезжающей упряжки. Слышно, как олени останавливаются, тяжело дыша.

Кто-то кричит на собак, продолжавших лаять, и идет к чуму.

— Ань здорово!

В чум вваливается Халтуй. Непомерно длинный и сухой, он сгибается, словно переламываясь натрое. В руках у него обгорелый крюк, на котором подвешиваются котлы и чайники над костром. Опершись на этот крюк, Халтуй повторяет:

— Ань здорово-те!

— Здорово, здорово, — буркает хозяин, не приглашая гостя садиться, косясь на него.

Нюдя, взглянув на крюк в руках приезжего — символ сватовства — пунцово краснеет. Мунзяда выжидательно смотрит на мужа. Тот невозмутим.

В чуме продолжается напряженное молчание. Халтуй стоит, согнувшись в три погибели. Ему очень неудобно стоять, но он терпеливо ждет. Уже чайник начинает кипеть, крышка на нем вздрагивает, из-под неё вырывается пар. Халтуй стоит, жмурясь от дыма. Наконец он говорит:

— Я ехал с Янзарея, через лабту ехал, мимо пяти сопок ехал, три реки пересек. Далек мой путь.

— Твой чум на Янзарее стоит? — спрашивает Сядей, не меняя позы.

— Мой чум у Тибэй-реки...

— Зачем же ты попал на Янзарей?

— Там живет хороший человек, охотник и оленевод...

— Он здоров? — слегка поворачивает голову Сядей-Иг.

— Охотник молод и крепок.

— Как его олени?

— Стадо оленевода увеличивается каждый год.

— Много ли у него ларей с кладью?

— Когда надо кочевать, лари с кладью везут четыре аргиша. В ларях и пушнина, и сукна, и сахар, и чай, и сухари...

— У него, наверно, посуды нет...

— Посуды у него полный ларь да ещё ларь.

— Умеет ли он пушнину промышлять?

— Он сам песцу пулей в глаз попадает. А пушнину ему промышляют пять охотников.

Женщины оставили работу и внимательно следят за разговором: старуха, поджав губы, с хищной настороженностью, девушка в глубоком волнении, то краснея, то бледнея.

— Умеет ли он метко кидать тынзей? — продолжает спрашивать Сядей-Иг.

— Ни один бык в стаде не ускользал от его ловкой руки, — уверенно отвечает Халтуй.

— А золото у него есть? — Сядей-Иг поворачивается всем туловищем к свату.

— Поезжай сам, попробуй поднять мешок, который возит он на первых санях аргиша, — не моргнув глазом, отчеканивает Халтуй.

— Назови мне его имя.

— Ты его знаешь, Сядей-Иг. Того, кто послал меня, зовут Лагеем.

— Садись, — помолчав, предлагает Сядей-Иг, уступая гостю место на свернутых оленьих шкурах. Услышав имя Лагея, Нюдя застывает. Щеки её становятся землисто-серыми.

Халтуй стоит, будто не слышит приглашения хозяина.

— Садись. Чай вскипел, однако, — повторяет Сядей.

Халтуй остается на месте.

— Мунзяда, ставь-ка на стол чашки, оленины принеси, айбурдать будем. Вот твое место, Халтуй. Ведь стоять-то так худо.

Сват неподвижен. Тогда Сядей-Иг, кряхтя, поднимается, берет из рук Халтуя обгорелый крюк и подает его жене. Не дожидаясь дальнейших приглашений, Халтуй присаживается к столу. Безбородое старческое лицо его выражает полное удовлетворение.

— А чарка будет? — спрашивает он хозяина.

— Будет чарка, крепкая, сам из Широкой Виски привез...

— Вот то хорошо.

После двух чарок водки Халтуй разошелся и начал рассказывать, как Лагей уговорил его ехать сватом к Сядей-Игу, какие обещал подарки за это.

— Шибко твоя девка ему глянется. Он говорит, если не возьмут крюк, вернешься с крюком обратно, сам ночью приеду, всё равно увезу девку...

— Ну, так ему это и удалось бы, — самодовольно ухмыльнулся Сядей-Иг.

Нюдя накинула паницу и быстро вышла из чума. Зачерпнув горсть снега, приложила к виску. Вздрогнула, почувствовав, как острый холод проник в жилы, дошел до самого сердца.

Там, где речка Янзарей, выгибаясь крутой дугой, обходит сопку, на мысу стоит чум Лагея. Сегодня с утра вокруг него оживленно. Одна за другой подъезжают упряжки. Длинный ряд саней тянется вдоль берега. Хореи, воткнутые в землю, что частокол. Из распряженных оленей — немалое стадо.

Лагей женится. Стриженый под горшок, сияющий, в новенькой малице, утыканной вокруг ворота светлыми пуговицами, он ходит среди гостей, довольный предстоящей свадьбой. Ещё бы! Ведь он сосватал дочь не чью-нибудь, а самого Сядей-Ига. Вся тундра знает о богатстве этого толстяка. Породнившись с ним, можно изрядно умножить и свое богатство. И дочь Сядея, сказать по правде, не последняя среди других. Молода и красива. Поискать надо девушек с такими черными, отливающими синевой косами, с глазами, как у важенки, большими и нежными, с ярким румянцем на смуглом лице. Он сам видел: когда Нюдя в белой панице, разукрашенной цветными сукнами, в белых камусных пимах, мягко облегающих ногу, в лазоревом полушалке, накинутом на плечи, идет по стойбищу, ненки завистливо перешептываются, а молодые оленеводы вслед ей поворачивают головы. Теперь ему, Лагею, не понадобится поворачивать голову...

Лагей доволен. Доволен и будущий тесть Сядей-Иг. Ему тоже по душе жених. Давно приглядывался к нему старый оленщик, удивлялся, как Лагей после смерти отца быстро научился хозяйствовать, не только сохранил оленье стадо, но и приумножил его, не растерял по молодости и неопытности достаток в чуме, а завел новые лари. Далеко парень пойдет, того и гляди самого Сядей-Ига перешибет в деле. У хитрого Сядея расчет простой: зачем иметь соседа, который вот-вот подомнет тебя? Лучше породниться с ним, а потом стать рядом чумами, жить одним хозяйством. Попробуй тогда кто-нибудь из других многооленщиков оказаться поперек Сядеевой дороги. А особенно это важно нынче, в это непонятное время...

Вот почему приезд Халтуя с обгорелым крюком вывел старика из мрачного настроения и заставил не поскупиться на чарку водки и свежую оленину. Хоть и не любил Сядей-Иг этого длинноногого болтуна, всё же удостоил его чести сидеть на почетном месте за столом, вокруг которого сиживали только самые почтенные, по понятиям Сядей-Ига, люди.

Правда, он видел, что Нюдя почему-то не была рада. От внимания отца не ускользнуло, как дочь с неохотой приняла от матери крюк, привезенный Халтуем. Но что смотреть на девку! Родительской воли дочь не переступит.

Запылали костры, густой белый дым взвился к облакам, возвещая о близком пиршестве. Над кострами огромные медные котлы. Приятный запах вареной оленины разносится по стойбищу. Клокочут, вскипая, чайники. А на санях, покрытых свежими шкурами вверх мездрой, только что разделанные оленьи туши, свежая рыба, горы пряников и сухарей.

Гости, стараясь показать безразличие ко всему этому обилию еды, расхаживают около, переговариваются друг с другом о погоде, о промыслах, о своих оленеводческих делах, а сами украдкой нет-нет да и взглянут в сторону пиршественных приготовлений, принюхаются, проглотят слюну.

Все ждут невестиного приезда. Но собаки тихо лежат под нартами, не тревожатся. Тундра, местами покрытая зеленой травой, местами серая, с потрескавшейся от зноя поверхностью, пустынна, безжизненна, насколько хватает глаз. Халтуй как главный распорядитель свадебного пиршества беспокоится больше всех. Наконец он не выдерживает и, неуклюже размахивая длинными руками, идет к сопке. Он карабкается на самую вершину и из-под его ног струится подхватываемый ветром сухой песок. Издали кажется, что под Халтуем дымится костер. Остановившись в неподвижности, он долго смотрит туда, где должен находиться чум Сядей-Ига. А невесты всё нет и нет. Уж тень от сопки потянулась к Зеленому мысу, где раскинулось стойбище, уже в зарослях приречного кустарника притих, улегся ветерок, и комары тучами поднялись над поймой, зазвенели, кидаясь на людей.