Грозное молчание воцарилось после этой речи. Сидящие за столом перешёптывались. На белокурого анархиста устремилось десять пар недоброжелательных глаз. Однако такова была выдержка всех собравшихся, что слово «предатель», ясно написанное в этих взглядах никем не было произнесено.

Оба председательствующие внимательно рассматривали кинжал, переданный белокурым анархистом. На лезвии было выгравировано одно слово: «Рашаволь». Но на серебряной рукоятке, там, где помещается обыкновенно фабричное клеймо или проба, вырезан был едва заметный опрокинуты треугольник с двумя еврейскими буквами по сторонам: С.И.

— Слава Израилю! — громко произнесли обе чёрные маски, низко склонившись над кинжалом.

Затем они обменялись долгим многозначительным взглядом. Если бы маски не скрывали нижней части лица, на губах их можно было бы прочесть саркастическую улыбку жестокого торжества.

С места поднялась небольшая стройная фигура в таком же чёрном плаще и широкополой шляпе, как и все остальные. Но что-то в её манерах и облике сейчас же обратило общее внимание. Медленным и грациозным жестом сбросила эта красная маска плащ и шляпу. Из-под снятой личины глянуло прекрасное лицо женщины с матово-белой кожей, полными губами и глубокими бархатными глазами, блестящими, как звёзды, из-за длинных ресниц, оттенённых тонкими прямыми чёрными бровями.

— Женщина! — вскрикнуло два-три голоса. — Женщина здесь? Это против статутов!

Но повелительный жест обоих председателей быстро восстановил молчание.

Черноволосая красавица заговорила звучным грудным голосом:

— Я приехала вместо моего мужа. Оба председательствующие знают его имя, знают и то, почему он не мог явиться сам, не возбуждая опасных подозрений, моё полномочие выдано мне русско-еврейским «бундом». Вот оно.

Женщина положила на стол обыкновенную сторублевую бумажку. Но при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что некоторые буквы из имеющейся на ней надписи были отмечены маленькими чёрными точками, образующими слово «Люцифер».

И снова оба председательствующие склонили головы в знак согласия.

— Графиня Малка, фамилия твоя нас не интересует, мы признаём тебя полноправной представительницей великого еврейского общества самообороны, того «бунда», который должен превратиться в орудие завоевания России, в армию торжествующего Израиля… Садись на своё место и знай, что мы ценим по заслугам блестящую деятельность твоего мужа и твою помощь в нашем общем деле.

Наступило молчание. Все переглядывались, как бы ожидая чего-то. Наконец председатель спросил с оттенком удивления:

— Почему не называет себя представитель Германии?

— Потому, что его нет между нами, — ответил один из ещё не снявших красных масок. — Я выехал с ним из Берлина, куда только накануне приехал из Афин и Софии. Мы должны были сесть вместе на пароход в Гамбурге. Но на одной из последних станций в наше купе явилась русская полиция и арестовала Натансона. По счастью, он заранее догадался об опасности, завидя издали полицейские мундиры, и успел передать мне своё полномочие и просить уведомить вас о своём аресте и предупредить о том, что ничего опасного для общего дела у него не найдут и через него не узнают. Вот полномочие Натансона. А вот и другое, выданное еврейско-масонским комитетом, работающим в Германии, Болгарии и Македонии, мне — Симону Бен Иохай.

На этот раз в руке председателя оказались две простые открытки, одна с видом афинского Акрополя. Другая с изображением берлинского императорского замка. На той и другой написаны были на жидовском жаргоне несколько незначительных фраз.

«Балканец» снял чёрный плащ и широкополую шляпу; на нем оказался красивый костюм македонского повстанца и черногорская «капица», под которой только очень внимательный взгляд узнал бы кровного жида Бен Иохайя, давно уже «работающего» по организации смут в Греции, Болгарии, Македонии, Боснии и Герцеговине. Он спокойно занял место, поклонившись присутствующим.

Вслед за ним поднялись две маски сразу. Одна из них заговорила гортанным выговором, опуская некоторые буквы.

— Моё имя Ли-Ки-Чинг… Я приехал из Китая через Индию, как было мне приказано верховным синедрионом. В Калькутте я захватил Расикандра — представителя браминов, присоединившихся к нам. Ему трудно говорить по-французски, почему он и просил меня передать его полномочие вместе с моим.

На стол перед председательствующими поставлены были две маленькие фигуры божков: одна из слоновой кости, очевидно, китайского происхождения, другая — из золота, изображающая какое-то сторукое индийское божество. Но на пьедестале обеих статуэток едва виднелся отмеченный красной чертой треугольник, с буквами «С.И.». Всякий непосвященный должен был бы принять этот едва заметный знак за клеймо фабриканта или метку резчика, делавшего статуэтку. Но посвященные знали, что эти две буквы обозначают: «Слава Израилю».

Наконец и последняя красная маска поднялась, открывая ещё одно типичное лицо старого жида. Худое измождённое, с носом в виде лезвия и остроконечным подбородком, почти касающимся этого носа над узкой впадиной беззубого рта, — этот старик мог служить моделью для вечного жида Агасфера.

И тем отвратительней казался этот старый жид, что стоящий рядом с ним Расикандр являлся типом красоты индийской расы. Высокий, стройный и тонкий. С правильным овалом лица, точно выточенного из слоновой кости, и великолепными мечтательными бархатными глазами, он одет был в богатый национальный костюм — в лиловый шитый кафтан на белых шёлковых нижних одеждах, на голове у него был белый газовый тюрбан. И рядом с ним — старый жид с голым черепом, в затасканной неопрятной жидовской одежде, с пейсами, в кафтане с «ци-целями» и в туфлях. Грязный, с длинной всклокоченной бородой он был ужасен, отвратителен и смешон в одно и то же время, а между тем все присутствующие, не исключая прекрасной графини, особенно почтительно поклонились именно этому чудовищу.

Председательствующий поспешно проговорил:

— Реб Гершель Рубин не нуждается в полномочиях. Его знает весь Израиль с прошлого столетия…

Одобрительный ропот пронесся между присутствующими.

— Реб Гершель… Знаменитый цадик Польши… Великий кабба-лист… Столетний светоч Израиля. Кто же его не знает?

Многочисленные руки протянулись к отвратительному старику. Прекрасное белоснежное личико графини Малки склонилось в поцелуе над исхудалыми, как у скелета, руками, с надутыми жилами и грязными, длинными, как когти, ногтями.

Один из присутствующих — еврей, маленький, тщедушный с бледным некрасивым лицом — привлёк на минуту всеобщее внимание.

Графиня Малка тихо вскрикнула, узнав это бледное лицо. А сам великий раввин ласково кивнул своей седой головой в чёрной ермолке, из под которой падали вдоль провалившихся землистых щёк два длинных «пейса».

— Борух Гершуни… — скорее пропел, чем проговорил на древнееврейском языке раввин. — Рад видеть тебя здесь, рад узнать, что мой ученик занял должное положение.

Борух Гершуни, молча улыбаясь, почтительно склонил голову перед раввином. Но взгляд его горящих чёрных глаз остановился на анархисте, рассеянно поглядывавшем на чёрный занавес в глубине комнаты.

— Я работал в Америке, святой равви, — ответил Гершуни тихим, вкрадчивым голосом. — Там были-таки работники на ниве Израиля. Но когда там всё налажено, когда наступает почти момент торжества Израиля, наши союзники-анархисты выходят из повиновения и начинают свою дикую проповедь, направленную к разрушению всякой власти, — даже власти Израиля…

Анархист пожал плечами. Графиня Малка вспыхнула вся, глаза её загорелись гневом.

— Находятся всё-таки предатели общего нашего дела…

Она, по-видимому, хотела разразиться пылкой обличительной речью по адресу анархиста, но последний замаскированный повелительным жестом остановил красавицу.

— Терпение, графиня… Ваше мнение будет выслушано своевременно. Члены великого международного Бет-Дина, теперь заседание может быть открыто! — произнёс он торжественно, медленно снимая маску с лица.