— Я кончаю, кончаю тем, чем начал, утверждая, что мой брат погиб мучеником за христианский мир, желая предупредить его о страшной опасности. Книга брата — крик часового, увы, уже заплатившего жизнью за свои предупреждения родине. Всевидящий Судья Небесный зачтёт ему его подвиг. Мы же, пережившие его, должны продолжать его дело. Мы должны будить спящих в сладкой беспечности и не видящих врагов, тихой сапой подползающих к святыням христианства… И если мне, по примеру брата, придётся кровью своей подтвердить наше «берегись», умирая на нашем посту бессменного часового, то я с радостью приму смерть за родину, за родной народ, за веру Христову… Ave Patria, morituri te salutant! Обречённых на масонскую смерть не поминайте лихом, братья христиане!

Гробовым молчанием ответила поражённая, расстроенная и взволнованная публика на эту страшную обвинительную речь против масонов. Ничего подобного никто не ожидал от неизвестного юноши, только что покинувшего школьную скамейку, в первый раз выступившего в своём новом адвокатском звании. Но именно поэтому, как всё неожиданное и непредвиденное, речь Фрица Гроссе произвела тем большее впечатление, вызвав в публике то самое чувство, которое он желал вызвать: чувство ужаса перед масонской опасностью…

Нелегко было Неволину овладеть публикой, находившейся под обаянием красноречия предыдущего оратора.

Однако, русскому адвокату всё же скоро удалось приковать внимание к своей речи.

Один за другим под неумолимой логикой речи защитника отпадали казавшиеся неопровержимыми аргументы обвинения и гибли безвозвратно перед глазами публики.

Коснувшись Ольги Бельской, Неволин нарисовал нравственный облик той, которую «знал чуть не с детства».

Взрыв громких рукоплесканий был ответом на блестящую речь русского адвоката. В продолжении двух-трёх минут председатель был не в состоянии водворить порядок и, наконец, пригрозил очистить зал силой.

В последнем своем слове Ольга умоляла об одном: если присяжные считают её виновною, пусть забудут о снисхождении.

— Имейте мужество, — сказала она, — признать меня виновной без всяких смягчающих вину обстоятельств… Я не хочу полуоправдания потому, что не могу жить получестью.

Договорив последние слова неверным, рвущимся голосом, Ольга упала на скамейку и закрыла глаза.

В публике слышались громкие всхлипывания…

Один председатель не был тронут.

Спокойным и холодным голосом произнёс он своё «резюме», в котором прозрачно намекал присяжным на возможность, произнеся обвинительный приговор, уберечь «подсудимую» от слишком сурового наказания, признав убийство не предумышленным, а совершенным случайно, «в запальчивости и раздражении».

— Кроме того, никто не мешает вам, господа присяжные, обратиться к монаршему милосердию, прося засчитать обвиненной предварительное заключение в наказание за неумышленно, быть может, но всё же лишение жизни такого выдающегося человека, каким был профессор Рудольф Гроссе.

Этими словами закончил председатель своё «изложение дела», долженствующее быть по закону вполне беспристрастным.

Ропот негодования неоднократно прерывал хитрую речь юриста, очевидно исполнявшего желание кого-то, влияющего на него сильнее, чем предписания закона.

Так же лукаво поставлены были и вопросные пункты:

1) Доказано ли, что над личностью Рудольфа Гроссе совершено убийство Ольгой Бельской?

Стоило присяжным не заметить подтасовки и ответить: «да, доказано»… на первый вопрос, и Ольга оказалась бы обвинённой в убийстве, даже при отрицательном ответе на все остальное вопросы, гласившие:

2) Виновна ли Ольга Бельская в убийстве с заранее обдуманным намерением?

3) Если она не виновна в убийстве предумышленном, то не совершила ли она убийства под влиянием запальчивости и раздражения вызванных ревностью?

4) Не виновна ли Ольга Бельская в нанесении раны, хотя бы и без умысла, но оказавшейся смертельной?

Защитники поняли опасность подобной постановки вопросов и хотели протестовать, требуя их изменения, но Ольга остановила их усталым жестом.

Присяжные не попались в ловушку и ответили отрицательно на все вопросы, после каких-нибудь десяти минут совещания. Оправдательный приговор был вынесен единогласно, о чём в немецком суде сообщается громогласно.

Трудно описать то, что произошло в зале заседаний после слов председателя:

— Графиня Ольга Бельская, вы — свободны! Публика положительно ревела от восторга. Аплодисменты и рыдания, крики «браво» по адресу присяжных и оправданной сливались в один громоподобный гул. Когда судьи, наконец, скрылись за дверями, когда оправданная перекрестилась русским крестом и упала на позорную скамейку, обессиленная радостью, с просветлённым лицом, по которому крупные слезы лились неудержимо из прекрасных глаз, сияющих безграничной радостью возвращения к жизни, тогда её тесным кольцом окружила публика.

Знакомые и незнакомые поздравляли её, осыпая уверениями симпатии и уважения. А возле неё сгруппировались близкие неизменные друзья: старик Гроссе, её защитники, Гермина Розен, Матковский, молодые офицеры, друзья принца Арнульфа, ещё кое-кто из актёров.

С трудом удалось этим друзьям увести шатающуюся Ольгу из залы заседания сквозь строй бешено аплодирующей и почтительно расступающейся толпы. Никто не думал о позднем времени, — было уже далеко за полночь. С триумфом довезли оправданную до гостиницы в коляске, украшенной цветами и сопровождаемой массой народа, на которую, — о, чудо! — берлинские городовые любезно поглядывали, забывая свою неизменную строгость и неукоснительность.

Очевидно, полиции было сделано распоряжение закрыть глаза на овации оправданной, так как никто не помешал горячей молодёжи устроить серенаду под окнами гостиницы «Бристоль», в которой измученная молодая женщина отдыхала от всего перенесённого ею, в обществе немногих близких друзей.

На другое утро Ольге прислано было приглашение пожаловать во дворец. Приглашение было адресовано: «Вдовствующей графине Бельской».

Не без труда надев синее шёлковое платье, молодая женщина спрятала в специально приготовленный карман таинственную рукопись, о которой столько говорилось на суде, и которую накануне только принёс ей директор Гроссе.

Ольга не в первый раз ехала во дворец, где она дважды участвовала в маленьких вечерах по желанию императрицы. Но тогда она являлась во дворец в качестве артистки, вместе с другим артистами, удалявшимися по окончании концертной программы, до начала ужина. Теперь же она приехала в качестве графини Бельской.

До глубины души растроганная ласковым приёмом, Ольга со слезами на глазах припала губами к прекрасной руке императрицы, привлекшей к себе молодую женщину и обнявшей её сердечно и ласково.

Император крепко пожал руку Ольги, выражая надежду, что «наша прелестная Иоанна д'Арк возвратится на покинутую сцену»…

Ольга поблагодарила с грустной улыбкой.

— Я не думаю возвращаться на сцену, — произнесла она печальным голосом. — Если же обстоятельства принудят меня к этому, то, во всяком случае, не так скоро… года через два-три, не раньше.

— Почему? — спросил император.

— По двум причинам, ваше величество. Во-первых, потому, что ещё неизвестно, смогу ли я свободно владеть левой рукой… Есть и ещё причина. Появление моё на сцене, особенно на берлинской сцене, после всего, что было… будет иметь вид рекламы весьма некрасивого свойства. Мне кажется, что женщина, которую судьба избрала для тяжёлой и неблагодарной роли «уголовной героини», должна отказаться от сцены.

Императрица улыбнулась и одобрительно кивнула головой.

— Вы много выстрадали, бедняжка, — тихо заметила она. Ольга печально улыбнулась.

— Да, государыня… Не скрою. Говорят, что спокойная совесть облегчает участь заключённых. Я и сама так думала до… личного опыта.

— Но что же вы намерены делать, графиня? — с участием спросил император. — Я, зная вас, предполагаю, что жизнь светской женщины вас не удовлетворит теперь, как не удовлетворяла и прежде…