Пьяный дервиш Соловьи на кипарисах и над озером луна, Камень черный, камень белый, много выпил я вина, Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего: «Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!» Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера. Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра, И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество: Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его! Я бродяга и трущобник, непутевый человек, Всё, чему я научился, всё забыл теперь навек. Ради розовой усмешки и напева одного: «Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!» Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья, О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя? И кричит из ямы череп тайну гроба своего: «Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!» Под луною всколыхнулись в дымном озере струи, На высоких кипарисах замолчали соловьи, Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего: «Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!» Леопард Если убитому леопарду не опалить немедленно усов, дух его будет преследовать охотника. Абиссинское поверье Колдовством и ворожбою В тишине глухих ночей Леопард, убитый мною, Занят в комнате моей. Люди входят и уходят, Позже всех уходит та, Для которой в жилах бродит Золотая темнота. Поздно. Мыши засвистели, Глухо крякнул домовой, И мурлычет у постели Леопард, убитый мной. «По ущельям Добробрана Сизый плавает туман, Солнце, красное, как рана, Озарило Добробран. Запах меда и вервены Ветер гонит на восток, И ревут, ревут гиены, Зарывая нос в песок. Брат мой, враг мой, ревы слышишь. Запах чуешь, видишь дым? Для чего ж тогда ты дышишь Этим воздухом сырым? Нет, ты должен, мой убийца, Умереть в стране моей, Чтоб я снова мог родиться В леопардовой семье». Неужели до рассвета Мне ловить лукавый зов? Ах, не слушал я совета, Не спалил ему усов. Только поздно! Вражья сила Одолела и близка: Вот затылок мне сдавила, Точно медная, рука… Пальмы… С неба страшный пламень Жжет песчаный водоем… Данакиль припал за камень С пламенеющим копьем. Он не знает и не спросит, Чем душа моя горда, Только душу эту бросит, Сам не ведая куда. И не в силах я бороться, Я спокоен, я встаю, У жирафьего колодца Я окончу жизнь мою. Молитва мастеров Я помню древнюю молитву мастеров: Храни нас, Господи, от тех учеников, Которые хотят, чтоб наш убогий гений Кощунственно искал всё новых откровений. Нам может нравиться прямой и честный враг, Но эти каждый наш выслеживают шаг. Их радует, что мы в борении, покуда Петр отрекается и предает Иуда. Лишь небу ведомы пределы наших сил, Потомством взвесится, кто сколько утаил, Что создадим мы впредь, на это власть Господня, Но что мы создали, то с нами посегодня. Всем оскорбителям мы говорим привет, Превозносителям мы отвечаем – нет! Упреки льстивые и гул молвы хвалебный Равно для творческой святыни не потребны, Вам стыдно мастера дурманить беленой, Как карфагенского слона перед войной. Перстень Уронила девушка перстень В колодец, в колодец ночной, Простирает легкие персты К холодной воде ключевой: «Возврати мой перстень, колодец, В нем красный цейлонский рубин. Что с ним будет делать народец Тритонов и мокрых ундин?» В глубине вода потемнела, Послышался ропот и гам: «Теплотою живого тела Твой перстень понравился нам». — «Мой жених изнемог от муки, И будет он в водную гладь Погружать горячие руки, Горячие слезы ронять». Над водой показались рожи Тритонов и мокрых ундин: «С человеческой кровью схожий, Понравился нам твой рубин». — «Мой жених, он живет с молитвой, С молитвой одной о любви. Попрошу, и стальною бритвой Откроет он вены свои». — «Перстень твой, наверно, целебный, Что ты молишь его с тоской, Выкупаешь такой волшебной Ценой – любовью мужской». — «Просто золото краше тела И рубины красней, чем кровь, И доныне я не умела Понять, что такое любовь». |