II Закат из золотого стал как медь. Покрылись облака зеленой ржою, И телу я сказал тогда: «Ответь На всё провозглашенное душою». И тело мне ответило мое, Простое тело, но с горячей кровью: «Не знаю я, что значит бытие, Хотя и знаю, что зовут любовью. Люблю в соленой плескаться волне. Прислушиваться к крикам ястребиным, Люблю на необъезженном коне Нестись по лугу, пахнущему тмином. И женщину люблю… Когда глаза Ее потупленные я целую, Я пьяно, будто близится гроза, Иль будто пью я воду ключевую. Но я за всё, что взяло и хочу, За все печали, радости и бредни, Как подобает мужу, заплачу Непоправимой гибелью последней». III Когда же слово Бога с высоты Большой Медведицею заблестело, С вопросом: «Кто же, вопрошатель, ты?» Душа предстала предо мной и тело. На них я взоры медленно вознес И милостиво дерзостным ответил: «Скажите мне, ужель разумен пес, Который воет, если месяц светел? Ужели вам допрашивать меня. Меня, кому единое мгновенье — Весь срок от первого земного дня До огненного светопреставленья? Меня, кто, словно древо Игдразиль, Пророс главою семью семь вселенных И для очей которого, как пыль, Поля земные и поля блаженных? Я тот, кто спит, и кроет глубина Его невыразимое прозванье, А вы, вы только слабый отсвет сна, Бегущего на дне его сознанья!» Канцона первая Закричал громогласно В сине-черную гонь На дворе моем красный И пернатый огонь. Ветер милый и вольный, Прилетевший с луны, Хлещет дерзко и больно По щекам тишины. И, вступая на кручи, Молодая заря Кормит жадные тучи Ячменем янтаря. В этот час я родился, В этот час и умру, И зато мне не снился Путь, ведущий к добру. И уста мои рады Целовать лишь одну, Ту, с которой не надо Улетать в вышину. Канцона вторая И совсем не в мире мы, а где-то На задворках мира средь теней. Сонно перелистывает лето Синие страницы ясных дней. Маятник, старательный и грубый, Времени непризнанный жених, Заговорщицам секундам рубит Головы хорошенькие их. Так пыльна здесь каждая дорога, Каждый куст так хочет быть сухим, Что не приведет единорога Под уздцы к нам белый серафим. И в твоей лишь сокровенной грусти, Милая, есть огненный дурман, Что в проклятом этом эахолустьи Точно ветер из далеких стран. Там, где всё сверканье, всё движенье. Пенье всё, – мы там с тобой живем. Здесь же только наше отраженье Полонил гниющий водоем. Подражанье персидскому
Из-за слов твоих, как соловьи, Из-за слов твоих, как жемчуга, Звери дикие – слова мои, Шерсть на них, клыки у них, рога. Я ведь безумным стал, красавица. Ради щек твоих, ширазских роз. Краску щек моих утратил я, Ради золотых твоих волос Золото мое рассыпал я. Нагим и голым стал, красавица. Для того чтоб посмотреть хоть раз, Бирюза – твой взор или берилл, Семь ночей не закрывал я глаз, От дверей твоих не отходил. С глазами, полными крови, стал, красавица. Оттого что дома ты всегда, Я не выхожу из кабака, Оттого что честью ты горда, Тянется к ножу моя рука. Площадным негодяем стал, красавица. Если солнце есть и вечен Бог, То перешагнешь ты мой порог. Персидская миниатюра Когда я кончу наконец Игру в cache-cache со смертью хмурой, То сделает меня Творец Персидскою миниатюрой. И небо точно бирюза, И принц, поднявший еле-еле Миндалевидные глаза На взлет девических качелей. С копьем окровавленным шах, Стремящийся тропой неверной На киноварных высотах За улетающею серной. И ни во сне, ни наяву Не виданные туберозы, И сладким вечером в траву Уже наклоненные лозы. А на обратной стороне, Как облака Тибета чистой. Носить отрадно будет мне Значок великого артиста. Благоухающий старик, Негоциант или придворный, Взглянув, меня полюбит вмиг Любовью острой и упорной. Его однообразных дней Звездой я буду путеводной. Вино, любовниц и друзей Я заменю поочередно. И вот когда я утолю Без упоенья, без страданья Старинную мечту мою — Будить повсюду обожанье. |