Как картинка из книжки старинной,

Услаждавшей мои вечера,

Изумрудные эти равнины

И раскидистых пальм веера.

И каналы, каналы, каналы,

Что несутся вдоль глиняных стен,

Орошая Дамьетские скалы

Розоватыми брызгами пен.

И такие смешные верблюды

С телом рыб и с головками змей,

Словно дивные, древние чуда

Из глубин пышноцветных морей.

Вот каким ты увидишь Египет

В час божественный трижды, когда

Солнцем день человеческий выпит

И, колдуя, струится вода.

Это лик благосклонной Изиды

Или пламя встающей луны?

Неужели хотят пирамиды

Посягнуть на покой вышины?

Сфинкс улегся на страже святыни

И с улыбкой глядит с высоты.

Ожидая гостей из пустыни,

О которых не ведаешь ты.

Но довольно! Ужели ты хочешь

Вечно жить средь минувших услад.

И не рад ты сегодняшней ночи

И сегодняшним звездам не рад?

Не обломок старинного крипта,

Под твоей зазвеневший ногой,

Есть другая душа у Египта

И торжественный праздник другой.

Словно пестрая Фата-Моргана,

Виден город, над городом свет;

Над мечетью султана Гассана

Протыкает луну минарет.

На широких и тихих террасах

Чешут женщины золото кос,

Угощая подруг темноглазых

Имбирем и вареньем из роз.

Шейхи молятся, строги и хмуры,

И лежит перед каждым Коран,

Где персидские миниатюры,

Словно бабочки сказочных стран.

А поэты скандируют строфы,

Развалившись на мягкой софе

Пред кальяном и огненным кофе

Вечерами в прохладных кафе.

Здесь недаром страна сотворила

Поговорку, прошедшую мир:

– Кто испробовал воду из Нила,

Будет вечно стремиться в Каир.

Пусть хозяева здесь англичане,

Пьют вино и играют в футбол,

И калифа в высоком Диване

Уж не властен святой произвол.

Пусть, но истинный царь над страною

Не араб и не белый, а тот,

Кто с сохою или с бороною

Черных буйволов в поле ведет.

Пусть ютится он в доме из ила,

Умирает, как звери, в лесах,

Он – любимец священного Нила,

И его современник – феллах.

Для него ежегодно разливы

Этих рыжих всклокоченных вод

Затопляют богатые нивы,

Где тройную он жатву берет.

И его охраняют пороги

Полосой острогрудых камней

От внезапной, полночной тревоги.

От коротких нубийских мечей.

А ведь знает и коршун бессонный:

Вся страна – это только река,

Окруженная рамкой зеленой

И второй: золотой, из песка.

Если аист какой-нибудь близко

Поселится на поле твоем,

Напиши по-английски записку

И ему привяжи под крылом.

И весной, на листе эвкалипта,

Если аист вернется назад,

Ты получишь привет из Египта

От веселых феллашских ребят.

Все пустыни от века друг другу родны,

                      Но Аравия, Сирия, Гоби —

Это лишь затиханье Сахарской волны,

                      В сатанинской воспрянувшей злобе.

Плещет Красное Море, Персидский Залив,

                      И глубоки снега на Памире,

Но ее океана песчаный разлив

                      До зеленой доходит Сибири.

Ни в прохладе лесов, ни в просторе морей,

                      Ты в одной лишь пустыне на свете

Не захочешь людей и не встретишь людей,

                      А полюбишь лишь солнце да ветер.

Солнце клонит лицо с голубой высоты,

                      И лицо это девственно юно,

И как струи пролитого солнца чисты

                      Золотые песчаные дюны.

Блещут скалы, темнеют под ними внизу

                      Древних рек каменистые ложа.

На покрытое волнами море в грозу,

                      Ты промолвишь, Сахара похожа.

Но вглядись, эта вечная слава песка

                      Только горнего отсвет пожара.

С небесами, где легкие спят облака,

                      Бродят радуги, схожа Сахара.

Буйный ветер в пустыне второй властелин,

                      Вот он мчится порывами, точно

Средь высоких холмов и широких долин

                      Дорогой иноходец восточный.

И чудовищных пальм вековые стволы.

                      Стены праха поднялись и пухнут,

Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы,

                      Тайно веришь, вовеки не рухнут.

Но мгновенье… отстанет и дрогнет одна

                      И осядет песчаная груда,

Это значит, в пути натолкнулась она

                      На ревущего в страхе верблюда.

И стоит караван, а его проводник

                      Всюду посохом шарит в тревоге.

Где-то около плещет знакомый родник,

                      Но к нему он не знает дороги.

А в оазисе слышится ржанье коня

                      И разносится веянье нарда,

Хоть редки острова в океане огня,

                      Словно пятна на шкуре гепарда.

Здесь так часто шумит оглушительный бой,

                      Блещут копья и веют бурнусы:

Туарегов, что западной правят страной,

                      На востоке не любят тиббусы.

И пока они бьются за пальмовый лес,

                      За коня иль улыбку рабыни,

Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес

                      Заметают пески из пустыни.

Потому что пустынные ветры горды

                      И не знают преград своеволью,

Рушат стены, ломают деревья, пруды

                      Засыпают белеющей солью.

И, быть может, немного осталось веков,

                      Как на мир наш зеленый и старый

Жадно ринутся хищные стаи песков

                      Из пылающей, юной Сахары.

Средиземное Море засыпят они,

                      И Париж, и Москву, и Афины,

И мы будем в небесные верить огни,

                      На верблюдах своих, бедуины.

И когда наконец корабли марсиан

                      У земного окажутся шара,

То увидят сплошной золотой океан

                      И дадут ему имя: Сахара.