Это редкое зрелище можно нечаянно—как все тайны леса и воды—увидеть на глухой глубокой луже, соединявшейся когда-то протоком с озером или рекой. Рыбы в таких лужах мало и трудно ее ловить, стебли густо растущих трав мешают. Щука ловит рыбу, как ястреб птицу, на вольном пространстве, без заросли, без помехи, о которую при погоне впопыхах просто ушибиться.

Случается, что проток весной неожиданно обсохнет, летом буйно зарастет и на следующий год не возобновится. Щука, зашедшая в лужу, остается там навсегда. Она живет в своей луже долго, до седины, до какого-то мха на голове. Ее видят из года в год то пастухи, то мальчишки, иногда попадается она под выстрел охотника и тогда, разрезав огромную рыбу, убеждаются, чем она питалась: утятница.

Речная щука всегда гораздо светлее, много бойчее, чем озерная, и никогда не достигает той величины, как та. В больших озерах почти черные щуки-великаны, очевидно, прячутся в каких-то тайниках многие десятки лет. В озере Моло в Финляндии я вытянул было одну должно быть столетнюю. Она хватила на блесну так, что потрясла всю лодку, в которой сидело двое пятипудовых рыбаков. Без скачков и всплесков рыба немедленно ушла в глубину. В первый миг показалось, что она бросила приманку. Но нет, леска вновь натянулась, зазвенела, согнулось удилище, и борьба началась. Рыба с полчаса не показывалась на поверхности, упорно ходя на кругах в глубине. Но удилище то сгибалось, то выпрямлялось, катушка крутилась с неменьшим упорством, чем ходила рыба. Вытягивалась леска аршин за аршином, все сгибалось-выпрямлялось удилище, и дивная снасть победила, выдержав бешеные порывы и страшную тяжесть. Наконец с плеском мелькнул огромный хвост, и вся щука всплыла, как черное саженное бревно. Тогда лодка поспешила к мели. Щука смирно шла за лодкой, еле шевеля плавниками. Она, приткнувшись к мели, тяжко легла на песок. Какие-то серые, почти белые кружки, бугорки, наросты покрывали ее голову слоем не то седого мха, не то выветрившейся извести. В зубастой пасти виднелась чуть зацепившаяся искривленная блесна. Щука, измученная часовой борьбой, лежала без движения, я оседлал ее очень бойко, но едва мои руки прикоснулись к костистым крышкам жабр, щука согнулась, и я полетел кувырком в мелкую воду. Щука забилась, оборвала, как гнилую нитку, леску, не поддержанную теперь сопротивлением удилища, и заплескалась по мели, направляясь в озеро. Напрасно старался я вновь как-нибудь схватить ее. Другой рыбак бегал за ней с топором. Куда там! Щука извивалась змеей, крутилась, кувыркалась и с каждым порывом силы ее возрастали. Она исчезла в озере, оставив нам только восторг воспоминания; не часто удается подержаться вплотную за такое невероятное чудовище!

На кухне щуку свыше двадцати фунтов не принимают совсем, мелочь до двух фунтов также не любят; в почете там средняя щука от четырех до шести фунтов—дальше уже хуже; впрочем, за окунем или судаком там, на кухне, никакая щука ни в коем случае угнаться не может: третий сорт рыба, щука.

При обилии хороших живцов—пескарь, плотичка, карась, окунь, ерш—щук интересно ловить на жерлицы. Расставишь их по берегу десяток-полтора, да от одной к другой и подползаешь из-за куста, подсматривая, не спущена ли рогулька, не гнется ли удилище. Иногда рогулька привязывается прямо к кусту, склонившемуся над излучиной реки. Так ли, иначе ли, борьба тут проста: прямо, в упор, на прочность бечевки. На всякий случай лучше иметь сачок, но можно даже и без него обойтись: щука обычно заглатывает живца прочно. Возня с живцами и некоторая грубость такой ловли не всем понравятся. На мой вкус лучшая охота на щуку—с блесной. Самодельная ли оловяшка, первая попавшаяся «ложка» с крючками—одна сторона белая, другая желтая, — или, последнее слово искусства, английская шелковая рыбка—все равно, цель их одна: изобразить нечто блестящее, на что кинется щука. Она бросается из травы, из тростников, и есть особенная прелесть в этом хищном клеве у берега спящей под солнцем реки. Щука берет утром, но утешает рыбака и в полдень, когда клева вообще нет. К осени, когда просветлевшая вода начинает холодеть, щука жаднее берет именно в самые яркие часы дня. Однажды в августе я вытащил щучку фунта на три с висевшей у ее пасти блесной—рыбкой, только что оторванной ею от удочки другого рыбака. Он подъехал на мой крик, несколько смущенно узнал свою блесну—этакая небрежность, перегоревший поводок![2] —и вместе со мной подивился неустрашимой щучьей жадности.

Щука, в особенности осенняя, повидимому, не может не схватить блестящей приманки. Несколько раз случалось мне ловить очень странных щук: чуть зацепившись за зубастую челюсть, висит блесна, а из пасти торчит хвост только что проглоченной рыбы. Зачем было хватать? Не голод же, ясно. Для рыбака такая жадность щуки очень приятная черта характера, а поведение щуки, схватившей дорожку-блесну, заслуживает всякой похвалы. В особенности хорошо ведет себя именно средняя, наиболее ценная щука. Великан кидается в глубину, упирается, надеясь, должно быть, взять рыбака измором, причем большей частью ошибается. Аршинная же щука, зная себе цену, выпрыгивает из воды, изгибаясь серпом, как только почувствует крючок, затем крутится, мечется, кувыркается, как бешеная, но раз подведенная к лодке смирно лежит на боку. Тут надо подцепить ее багром, отнюдь не доверяя ее смирению: хищница хитра и коварна.

Ловят щук и с берега на удочку, конечно, на живца, с поплавком. Можно так ловить. Отчего нет? Этакая ловля немножко получше жерлицы. То и другое—жерлица и поплавок на щук—пешее дело. Они бесконечно хуже блесны. Очевидно, можно и посидеть на бережке, когда не на чем или не с чем ехать, но при лодке сидеть на суше рыбак не станет.

Двух-трехфунтовых жерихов я впервые увидел копчеными на улице, где их продавали за сигов. Раньше все видал более крупных.

Я их знал по вытянутой нижней губе, которая у них много длиннее верхней. До этой слегка неприятной встречи жерих или шерешпер представлялся мне рыбой, которая маленькой не бывает и при весе в семь, восемь, десять фунтов довольно неуклюже прыгает в брызгах и пене перекатов.

С голавлями наоборот я долго имел дело только с мелкими. Двух видел по аршину каждый и не сразу догадался, что это за рыба с оранжевыми плавниками и темносиним хвостом.

Судаков видал всяких, начиная с ничтожного малька и кончая полупудовым патриархом. По зимам в тот городишко, где прошло мое детство, привозили судаков так: патриархи стояли вниз головами забором вокруг розвальней, а пространство внутри забора наполнялось судаками помельче. Продавались они все, мороженые судаки, по две копейки за фунт. Вот тут я и видел чудовищных судаков ценой в сорок копеек за каждого.

Где они ловились, не знаю, живых судаков такого, как патриархи, размера не видал. Ловить судаков начал случайно: на подпуск на червяка попалась очень бойкая рыбка вершков в пять с колючим гребнем на спине. Окунь? Нет, длинен, не горбат, полосы видны лишь чуть-чуть и плавники бледнорозовы. А, значит, вот он, судак: очень приятно познакомиться.

И тут же выяснилось, насколько полезно знание литературы. Я читал, будто судак любит уклейку. Ну, чего другого, а этих-то плутовок предоставим сколько угодно. Поэтому на донную, в глубину, под промоину берега, туда, где течение идет обратно, туда осторожно подсунуть уклейку с небольшим, но толстым крючком. После нескольких проб и ожиданий, когда после свежей весенней ночи солнце радостно и тепло выглянуло из-за края земли, колокольчик донной зазвонил и крупный судак явился на берег почти без сопротивления. Рыба чуть ли не в аршин, весит пять-шесть фунтов, один гребень костистый и угрожающий чего стоит и—не буянит нисколько? Странная рыба. Можно было бы совсем разочароваться в судаке, если бы его не обожали на кухне. Как не ловить рыбу, которой восторженных похвал столько, что и перечислять не стоит.

Так случайная встреча с одиноким судаком перешла в прочные вообще с судаками отношения, неизменно продолжавшиеся много лет. Однажды после грозы, во время бешено-восхитительного клева разной рыбы почище судака, о чем в своем месте рассказано особо, я неожиданно выудил такого старого знакомого на блесну. Я это заметил: не всегда же, значит, судак клюет со дна. Постой. Там около водоворота в лучах догорающего заката плещутся какие-то. Не судаки ли это? Что если подпустить туда без поплавка в проводку уклейку? Цоп! Судак. Ну, тем приятнее: старый знакомый.