Апсирт ответил:

— Неужели это разумно? Твой вызов может быть принят только мной, сыном таврической царевны и двумя почтенными седобородыми таврами, которые здесь со мной на корабле. Все остальные мои люди почитают Митру. Мы трое не выстоим против вас пятерых.

— Очевидно, — сказал Эхион, — ты утратил веру в могущество своего Бога, теперь, когда он лишился мужества в результате кастрации двух священных образов. Я не могу считать тебя менее отважным человеком, чем я сам, а если бы меня вызвали защитить честь моего отца, бога Гермеса, с радостью вышел бы против всей боевой мощи Востока и не сомневался бы в победе. Итак, я предполагаю, что наш вызов не принят, и перейду к вопросу о Руне. По причинам, которые я уже привел, мы решили Руна не отдавать. Мы предупреждаем тебя, что если ты собираешься захватить его силой, я сам этим ножом разрублю его на кусочки… разрублю его на кусочки и брошу в воду. Тяжесть золота затянет их в густую черную грязь, откуда никто их не достанет. Их никто и никогда не соберет, и Руно окажется утраченным для Прометея, как было утрачено для Зевса.

— Это меня не смутит, — сказал Апсирт. — Меня не волнует, что может случиться с Руном, лишь бы вы только не привезли его обратно в Иолк и не выставили напоказ как доказательство вашей предприимчивости и храбрости и нашей небрежности и трусости.

Эхион сразу же взял слово, сказав:

— Я рад, Твое Величество, услышать из твоих уст, что ты не ценишь Руно так, как мы, и безразличен к его судьбе, лишь бы мы его не забрали, потому что от этого пострадает честь колхского народа. Несомненно, когда к нашему обоюдному удовлетворению будут разрешены еще два оставшихся вопроса, мы достигнем понимания и по первому из них. Ибо, уверяю тебя, мы ставим честь твоего царства столь же высоко, сколько и кто угодно из живущих, воспользовавшийся гостеприимством вашего царя и главных вельмож, забывать о коем было бы неблагодарностью с нашей стороны. Поэтому давай перейдем к третьему вопросу — что станется с царевной Медеей? Вот наше тебе предложение. Мы не настаиваем, чтобы она осталась с нами, но не позволим и возвращать ее в Колхиду против ее воли. Поскольку, по твоему собственному признанию, ее отец Ээт мертв, тайный договор, который ты с ней заключил и по которому уступил ей свои притязания на престол Коринфской Эфиры теперь вступил в силу. Совершив это отречение, ты предоставил ей свободу стать царицей Эфиры, как только ваш отец умрет, а она взамен добровольно уступила тебе все права на ее колхское наследство. Таким образом, хотя мы и признаем право царя Колхиды принудить свою сестру, колхидскую царевну, в твоем лице, к браку с тем, за кого тебе угодно ее отдать, правом этим больше невозможно воспользоваться. По условиям вашего соглашения, Медея перестала быть колхидской царевной, а стала не вступившей во владения царицей Эфиры; если она незамужняя, она имеет право заключить царственный союз с князем, которого изберет, и пренебречь уговорами царя Колхиды. Однако мы не желаем слишком упорно настаивать на своей точке зрения; наша главная забота — Руно, а не замужество твоей сестры Медеи. Поэтому мы делаем следующие предложения. Давайте поплывем все вместе вниз по Дунаю и высадим царицу Медею с подходящим для нее спутником на остров Артемиды Фракийской, который летящий журавль указал нам по велению свыше. Давайте оставим ее там, пока какой-нибудь могущественный царь — и мы без предрассудков назовем пьющего молоко царя скифов, твоего союзника, как человека самой высокой нравственности — не согласится действовать как посредник между тобой и нами. Если после того, как он тщательно взвесит дело на весах правосудия, царь решит, что твоя сестра должна к тебе вернуться — ну, тогда мы ее беспрепятственно отпустим; если он, напротив, решит, что она должна остаться с нами, тогда ты, со своей стороны, должен ее с нами беспрепятственно отпустить.

— Прежде чем я рассмотрю это предложение, — сказал Апсирт, — дайте мне знать, как вы предполагаете удовлетворить мое требование об отмщении за смерть отца.

Аталанта снова встала и заговорила сама:

— Мои товарищи, Твое Величество, никоим образом не замешаны в гибели твоего отца, о которой только что впервые услышали; ибо я не сказала им ни слова об ударе, нанесенном ему моим дротиком. Зарубить их всех в отместку за преступление, в котором они совершенно невиновны, означало бы — заполонить твой дворец роем невнятно бормочущих духов, и они стали бы преследовать тебя без передышки, пока ты наконец не умер бы жуткой смертью, упав с искривленным ртом и вывернутыми конечностями. Но если ты ищешь случая отомстить мне, мой тебе совет — спросить Оракула Артемиды на острове, упомянутом Эхионом. Я готова подчиниться приговору Оракула, а если согрешила, добровольно явлюсь к тебе для наказания. Но если Богиня одобрит мои действия, предупреждаю тебя — ты должен подчиниться ее решению.

Апсирт сказал, беспокойно жестикулируя;

— Только что я услыхал предложения, которым рукоплескал бы как честным и разумным, если бы они исходили от вестника флота, столь же могущественного, сколь и мой. Но поскольку ваш корабль против нас один и не имеет возможности спастись бегством или прорваться с боем, я не могу их рассматривать иначе, как нелепые и наглые. А что если я их с ходу отвергну и дам сигнал к бою?

Эхион ответил голосом, выражающим совершенную уверенность.

— На это, царь Апсирт, у меня готов ответ. Если ты их отвергнешь, ты потеряешь три вещи великой ценности. Во-первых, Золотое Руно, которое будет немедленно уничтожено. Далее — твою сестру Медею, ибо как только сигнал к битве провозгласит верную смерть для всех моих спутников, они позаботятся о том, чтобы забрать ее дух с собой в Преисподнюю, дабы она благополучно проводила их к жилищу Великой Богини, которой служит. Наконец, ты потеряешь и свою жизнь. Ибо я достаточно долго пробыл в Колхиде, чтобы усвоить, что царь должен лично возглавлять свой флот или армию, а не топтаться в арьергарде, и не мне тебе напоминать, что наши лучники не знают промаха. На состязаниях в твоих дворцовых садах ты собственными глазами видел как упала летящая голубка, пронзенная тремя греческими стрелами, — нечто, доселе невиданное и неслыханное в вашей стране. Пусть твоя золотая труба протрубит боевой сигнал, Твое Величество, но ты тем самым протрубишь настойчивый призыв моему отцу, богу Гермесу, Проводнику Душ, чтобы отвел тебя туда, куда ты отправляться не желаешь.

Эхиону видно было, что решимость царя слабеет. И он сказал, на этот раз — умоляюще:

— Ну что же, благородный сын Ээта, сохрани свою жизнь и честь, а нам оставь наши. Нет в мире вопроса, который невозможно было бы полюбовно решить с помощью закона или посредничества; и можно ли мне далее напомнить, что убить нас означало бы гибель не только твою и твоей сестры, но и всего твоего царства? Если род Ээта иссякнет, кто будет править Колхидой? Перс, твой таврический дядя? Будь я стервятником с Кавказа, вести о твоей смерти были бы для меня добрыми вестями: я призвал бы своих длиннокрылых собратьев, чтобы все слетелись в Эа, убежденный, что гражданская война усеивает землю трупами, словно первый порыв осеннего ветра — желудями в лесу. Твое Величество, благоразумие — добродетель, которая пристала молодому царю и украшает его еще больше, чем доблесть, которой ты в полной мере обладаешь.

Апсирт уступил наконец, хотя и с неудовольствием, продолжая настаивать только на том, что и Руно должно быть доставлено на берег острова Артемиды, и пусть вопрос о том, кому оно должно принадлежать, разрешит тот же посредник.

Эхион с удовольствием согласился и на это условие перемирия, и переговоры закончились.