Если бы ораторствовал любой другой аргонавт, кроме словоохотливого Идаса, его товарищи могли бы к нему прислушаться и пересмотреть свое решение; но поскольку это был Идас, они вообще не обратили на него внимания.

Вскоре они стали не спеша грести по течению, протока была грязной, и кое-где тростники мешали проходить, но немного времени прошло, прежде чем они оказались в озере около двух миль шириной, гладь которого не нарушали ни острова, ни тростниковые отмели. Они пересекли его, надеясь обнаружить скрытый выход у южного берега, но ничего не нашли и поплыли обратно вдоль поросшего тростником восточного берега, все еще веря, что вода, которая впадает в озеро из Фенхелева, должна также где-то из него вытекать. Они все еще громко обсуждали вопрос, когда сперва пять, а затем еще шесть кораблей колхов просунули нос в озеро сквозь тростниковую отмель как раз перед ними. Встав полумесяцем, они заперли в озере «Арго», не оставив и надежды на бегство.

Как только царь Апсирт обнаружил, что «Арго» от него ускользнул, он бросил в дрейф и поставил на якорь всю свою флотилию, кроме двух кораблей, опять посланных им вверх по течению к излучине, за которой в последний раз видели «Арго»; приказав командирам осмотреть все тамошние тростниковые отмели, притоки или заводи и немедленно доложить ему, как только будет найден какой-то след. Вскоре один из них, обыскивая протоку, в которую вступил «Арго», наткнулся на недавно сломанные тростники и отпечаток весла на илистой отмели. Он поспешно вернулся к Апсирту с докладом и прибыл как раз тогда, когда вторая флотилия колхов под командованием вице-адмирала Диктиса поднялась на веслах из моря. Диктис хорошо знал реку и, когда услыхал доклад командира, поспешил к Апсирту и, указав вниз по течению, нетерпеливо сказал:

— Твое Величество, приток, который виден вон там, впадающий в реку справа, ниже зарослей ив, выходит из широкого озера, называющегося Журавлиным, в которое, очевидно, вошли греки; и это — единственный вход туда. Если мы поднимемся по притоку до самого озера, мы поймаем их в ловушку.

Именно так и случилось.

Теперь, когда «Арго» попался, Апсирт стал вести себя осторожно. Он приказал всем колхам держать оружие наготове, но не применять его, пока не протрубят сигнал к атаке. Он надеялся, что Ясон безоговорочно капитулирует после недолгих переговоров. Аргонавты внешне хранили спокойствие, но холодное веяние рока проникло в их души, когда они потянулись за оружием и стали надевать шлемы да панцири. Все устремили глаза на Ясона, но он трусливо пробормотал:

— Что я могу сказать? Что я могу сделать, добрые товарищи? Я не могу снова с честью вручить царевну Медею ее брату после священных клятв, которые ей дал; а если я откажусь, он нас всех перебьет.

— Это — чистая правда, — сказал Авгий негромким и торопливым голосом, чтобы Медея его не услышала. — Однако, как я понимаю, мы явились в Колхиду только по двум причинам: чтобы захоронить кости Фрикса и чтобы вернуть Руно. Кости должным образом захоронены, и Руно мы захватили; но мы и надеяться не можем благополучно доставить его домой, если не вернем эту деву отцу, из-под опеки которого Ясон ее похитил. К счастью, она все еще девица, или я так полагаю, и какие бы клятвы любви ни давал ей Ясон, это не должно нас сильно беспокоить. Мы сможем, если понадобится лишить его звания капитана и действовать, исходя из своих интересов. Мы можем сообщить Апсирту, что если он позволит нам оставить себе Руно, мы отдадим взамен Медею, но если он нам откажет, убьем ее без жалости. Он дважды подумает, прежде чем нам отказать, потому что если ему не удастся привезти Медею домой, албанец Стир, несомненно, заподозрит Ээта в двурушничестве и затеет войну с Колхидой, чтобы отомстить за свою честь.

Вестник Эхион устремил на Авгия суровый взор, говоря:

— Умоляю тебя, молчи, царь Авгий, и предоставь разрешить это дело людям, у которых опыта побольше твоего. Или у тебя стыда нет? Твоя лень и невежество — причина нашего нынешнего затруднительного положения. — Затем спросил Ясона: — Благороднейший Ясон, даешь ли ты мне позволение говорить от твоего имени и от имени всех нас?

Ясон сказал:

— Постарайся, как сможешь. Но я думаю, что дело безнадежно.

Тогда Эхион наклонился, чтобы шепнуть на ухо Медее:

— Милостивая госпожа, не принимай близко к сердцу никакие лживые слова о тебе, которые может вложить сегодня мне в уста мой отец Гермес. Мы, греки, любим и почитаем тебя, и никогда не отдадим твоему брату, даже если станем говорить противоположное во время переговоров.

Затем он облачился в свои царственные одеяния и взял в руку свой оплетенный жезл — начались переговоры. Апсирт вынужден был стать своим же вестником, ибо ни один из его капитанов или советников не говорил по-гречески; говорил он, запинаясь и сбиваясь, но всякий раз, когда, не найдя слова, он сбивался на колхский, Фронт, сын Фрикса, тщательно переводил его речь аргонавтам.

Апсирт заговорил первым:

— Вы совершили четыре тяжкие и преднамеренные преступления, греки, и прежде чем я объявлю вам окончательный приговор, я вам искренне советую признать себя виновными во всех четырех, отдавшись на мою милость.

— Мы не догадывались, что причинили тебе зло, царевич Апсирт, — ответил Эхион, — и нас весьма огорчает мысль, что наши бывшие друзья внезапно восстали против нас, отравленные безосновательными подозрениями. Готовые тут же извиниться за любое нечаянное зло, которое мы могли тебе причинить, мы не считаем, что наша честь позволяет нам признать себя виновными в четырех предумышленных преступлениях, не зная, о каких преступлениях идет речь, всего лишь потому, что у тебя больше, чем у нас и кораблей, и людей. Итак, умоляю, скажи нам, каково, например, первое обвинение?

— Первое преступление, в котором я вас обвиняю, — ответил Апсирт, — это святотатство. Вы явились в Колхиду под маской дружбы и благочестия и тут же бесстыдно изуродовали священные бронзовые образы таврических быков во внутреннем дворе дворца. Вы отрицаете это обвинение?

Эхион ответил:

— Кто знает, было это деяние совершено греком, колхом или албанцем? Мы не знаем, хотя у нас, как и у тебя, есть свои подозрения. Но в любом случае, разве это дурное дело? Таврические быки ненавистны Митре, блистательному богу Солнца, которого вы почитаете и которого любит и Опекает Колхийская Птицеглавая Мать. Несомненно, сама Богиня побудила албанцев или кого там еще сделать быков волами.

Апсирт не осмелился настаивать на этом обвинении, зная, на какой зыбкой почве стоит. Союзом с таврами в Колхиде были недовольны, и по возвращении для него, возможно, будет разумно не препятствовать его распаду. Албанцы — могущественное племя, поклоняющееся почти что тем же богам, что и колхи, и союз с ними, закрепленный браком Медеи и Стира, неизмеримо укрепит его трон. Поэтому он ничего не сказал в ответ.

— Каково второе обвинение? — спросил Эхион после паузы.

— Второе преступление, в котором я вас обвиняю, — сказал Апсирт, — это умыкание моей любимой и единственной сестры, царевны Медеи. Вы едва ли посмеете опровергать это обвинение, ибо я собственными глазами вижу ее, сидящую на пурпурной подушке на корме вашего корабля.

Эхион ответил:

— Мы отрицаем умыкание. Царевна Медея отправилась с нами по своей собственной воле. Выполнив в Колхиде, с милостивой помощью твоего отца, некое тайное поручение высших сил, мы как раз собирались отплыть домой с его благословением и под дружеским покровом ночи, когда царевна явилась к нам и попросила доставить ее в Грецию. Просьба ее, естественно, удивила нашего благородного предводителя, царевича Ясона, который подробно расспросил Медею. Он спросил, неужели ее брак с царем Стиром уже отменен? Она ответила: «Мой отец любит меня и никогда не намеревался отдать меня за это грязное животное, царя Стира, да и я не давала своего слова. В течение часа ты услышишь большой шум во дворце — мой отец подстроит, чтобы тавры и албанцы затеяли жаркий бой друг с другом. Не обращай внимания на эту суматоху, дорогой друг, ибо сама я воспользуюсь ею, чтобы ускользнуть незамеченной и отплыть с тобой. Таково желание моего отца». Царевич Ясон ответил: «Не могу поверить твоим словам, царевна; и все же, если бой, о котором ты говоришь, в самом деле завяжется во дворце в течение часа, я пойму это как знак, что ты действуешь с согласия своего отца». Царевна Медея ответила: «Тысяча благодарностей, милосердный грек. Я приду к тебе снова с неопровержимым доказательством моей искренности». Так и вышло.