Когда Ясон и Медея снова оказались в виду Эа, Ясон испустил клич, о котором заранее было договорено — унылый вой магнезийского Леопарда, который заставил лаять всех домашних собак в городе. То был сигнал сыновьям Фрикса начать кровавую диверсию, под прикрытием которой «Арго» мог бы спокойно отплыть прочь. Они пробежали по дворцу, каждый — через отдельное крыло, вопя одновременно, так что крик этот отдавался эхом в каждом коридоре:

— О, негодяи! О, о! Месть святотатцам!

Ээт вскочил со своего высокого ложа, полуодетый и напуганный, чтобы спросить, что случилось, и тут вбежал Фронт и сказал:

— Увы, Твое Величество! Грязный албанин, твой предполагаемый зять, осквернил и твой дворец. Он кастрировал и запряг в насмешку в двойное ярмо священных быков, дар твоих союзников-тавров. Но это следовало ожидать от питающегося вшами дикаря, для которого Бык — символ всяческих зол.

Весть о святотатстве, словно огонь, распространилась по дворцу, и таврийка Идия, камнеокая мать Медеи поспешно послала своего сына Апсирта за жрецом Быков из святилища Бога Войны. Вскоре они примчались по аллее целой оравой, и сама Идия отворила Северные ворота, чтобы их впустить. Не говоря ни слова, они побежали во дворец, размахивая секирами, под жуткий рев бычьих рогов, вертевшихся на длинных шнурах. Затем завязался бой между таврами и албанцами, и тщетно Ээт пытался разнять обе стороны. Тавры высадили вскоре своими секирами крепкие двери внутренних покоев и, увидев своих покалеченных и оскорбленных богов, возбудились и рванулись мстить. Секиры их взлетали и падали, словно цепы, пока сын Стира, обрушившись на них с галереи вместе со своими албанскими копейщиками, с боем не вытеснил их из зала.

Битва то разгоралась, то гасла, и трупы громоздились друг на друге в дверных проемах и коридорах; а аргонавты под командованием Анкея Большого выскользнули украдкой через неохраняемые ворота — те самые, в которые впустили тавров, и, обойдя город, никем не замеченные спустились к реке.

Аргус и Навплий пришвартовали «Арго» в узкой заводи в тени тополиной рощи. В том самом месте, где сошел на берег Фрикс поколение назад, когда привез украденное Руно Ээту. Ясон и Медея были уже на борту, когда Анкей со своим отрядом поспешно взошел на корабль, и все было готово к бегству. Они торопливо заняли места, натыкаясь друг на друга в темноте, ибо луну закрывали не только облака, но и листва тополей; затем некоторые, взяв шесты, начали отталкиваться. Но Линкей, пересчитав всех по головам, вскричал яростным шепотом:

— Стойте! Одного не хватает. Вспомните наш договор, аргонавты! Мы не можем отплыть, бросив товарища.

— Кого нет? Кого? — нетерпеливо спросил Ясон. И пожаловался: — Я ничего не могу различить в этой темнотище, Линкей, и не верю, что даже ты это можешь.

— Кто сидел на скамье с Мелампом, сыном Ареса? — спросил Линкей.

— Афинянин Бут, — прошептал Меламп. — Ты прав, Линкей. Его нет.

— Бут, Бут, где ты? — позвал Ясон.

— Тссс, — сказали все хором, — не так громко!

Ясон снова стал звать Бута резким и раздраженным тоном. Никакого ответа.

— О, о, кто-нибудь знает, где он? — спросил Ясон, едва не плача.

Афинянин Фалер ответил:

— Увы, благородный Ясон около часа назад, или, возможно, меньше, по крайней мере, прежде, чем Фронт поднял тревогу во дворце, я встретил нашего товарища Бута в коридоре. «Смотри, Фалер, — сказал он. — Я не вынесу, если покину Эа, не отведав колхского горного меду, который Автолик и два его брата считают ядовитым. У меня кусок сот, полных сладкого меда, принесенного сегодня утром из горного леса азалий. Понюхай, как изысканно пахнет. Попробуй немного, дорогой Фалер, как собираюсь попробовать и я. Давай вместе убедимся, что эти фессалийские волки — легковерные глупцы». Но я ответил: «Нет, Бут, нет. Пусть лихо само меня ищет, я его искать не отправлюсь». Тогда Бут поднес соты к губам и, лизнув их сперва языком, откусил и набил полный рот. Он сказал: «У меда горький, но приятный вкус. Вот видишь, я не раздулся и не умер ни с того ни с сего! Ну, попробуй, умоляю тебя, Фалер!» Но я снова отказался, повернулся и покинул его, предоставив ему самому доедать свои соты. С тех пор я его не видел и ничего не слышал о нем.

Ясон сказал:

— Бог Аполлон, когда поймет крайность обстоятельств, несомненно, освободит нас от клятвы взаимопомощи, которую мы дали его именем. Ибо если мы пошлем в город отряд, чтобы спасти Бута, который, возможно, уже умер от яда, ни один из нас не имеет надежды благополучно вернуться; а нам не будет хватать гребцов и бегство для оставшихся окажется невозможным. Неужели безумная и самонадеянная выходка Бута должна быть смертным приговором его товарищам, равно как и ему? Я говорю — нет. Отчаливаем, аргонавты! Пусть Бут, коли уж он такой знающий по части пчел, сам выбирается из потревоженного улья Эа, откуда мы уже осмелились похитить и золотой мед, то есть — Руно, и юную царицу пчел Медею.

Некоторые из аргонавтов, хотя и немногие, похвалили эту благоразумную речь. Другие негодующе запротестовали — не только афиняне, но также Ифит, Мопс и Адмет из уважения к Аполлону, ибо они не осмелились нарушить клятву, которую дали его именем.

Авгий Элидский сказал:

— Закон Аполлона таков: «Никаких крайностей». Доставим же удовольствие Стрелку, не доводя до крайности нашу верность глупцу.

Эта речь разгневала Аталанту, которая спрыгнула за борт и спросила:

— Кто здесь человек чести и осмелится вернуться со мной в Эа? Или только потому, что Ясон и Авгий — трусы, мы, остальные, бросим Бута, чтобы его похоронили по-колхски и чтобы его ожидала та самая жестокая участь, от которой мы были посланы избавить Фрикса?

Ее вызов принял Мелеагр, а также Ифит, Фалер, Мопс и Адмет, Аргус же отказался из-за своей хромоты; а когда Анкей Маленький увидел, что остальные не решаются присоединиться, он предложил себя седьмым. Аталанта спросила:

— А не пойдет ли кто-нибудь из тех, кто говорит по-колхски?

Меланион, сын Фрикса, ответил:

— Я пойду. Мои волосы и лицо темнее, чем у братьев, и я могу пройти незамеченным среди колхов. Кроме того, я был до сих пор самым храбрым из четверых.

Аталанта похвалила Меланиона, и они выступили вместе, ввосьмером, и тогда Ясон их окликнул. Он сказал Аталанте, что она лишила корабль слишком многих гребцов: она должна пятерых из семи оставить на борту. Поэтому она выбрала себе в спутники Ифита и Меланиона. Но Мелеагр и Фалер тем не менее двинулись вместе с ней во тьму.

Оставшиеся аргонавты ждали их на скамьях. Каждый молился вслух богу или богине, которых особенно почитал, моля о помощи и щедро обещая жертвы и благодарственные дары. Наконец Ясон сказал:

— Товарищи, будьте наготове с оружием, чтобы поддержать по возвращении Аталанту и ее отряд. Мопс, держи под рукой повязки и мази для раненых. Линкей, пойди и встань на том холме, который называют Спиной Овна, и неси вахту.

Но сам он остался на корабле — утешать Медею, которая сотрясалась от рыданий и не могла вымолвить ни слова.

Тем временем, поскольку дворцовых стражей, равно ненавидевших и тавров, и албанцев, невозможно было заставить вмешаться и воспрепятствовать их взаимоистреблению, Ээт послал человека к Ясону, прося помощи аргонавтов. Посланец вернулся с сообщением, что Ясона нет в крыле, где разместили аргонавтов, и что там вообще не осталось ни одного грека, за исключением Пчелиного Царя (так он назвал Бута), которого он нашел лежащим без чувств в коридоре. Ээт сразу догадался, что случилось: греки задумали искалечить быков, чтобы албанцы и тавры вцепились друг другу в глотки, а его родные внуки, которые теперь тоже исчезли, были сообщниками Ясона.

Ээт действовал быстро. Он послал начальника стражи с сотней воинов к Царскому Молу — задержать «Арго», если он еще там, а сам побежал к своему зятю, таврическому царевичу Персу, умоляя его отозвать жрецов с бычьим головами. Он с большим трудом убедил Перса, что албанцы не виновны в святотатстве и что злоумышленниками были греки. Затем он и Перс убедили царя Стира унять албанцев, которые уже одолевали тавров. Постепенно бой прекратился, и во дворце был восстановлен порядок. Раненых подобрали и разместили на ложах, их товарищи стали перевязывать им раны. Ээт попытался успокоить Стира, сказав: