— Но для экономики это очень хорошая вещь, — настаивал Роджер. — Ее можно добывать и продавать.

— Значит, это хорошая вещь для сидящих-в-дерьме, — со смешком подытожил Корд. — Но только не для Народа.

— Неужели вы ничем не торгуете с этими сидящими-в-дерьме? — спросил Роджер.

Корд ненадолго погрузился в молчание.

— Иногда торгуем. Но Народу не нужна торговля. Нам не нужны их товары и золото.

— Именно так? — Роджер, задрав голову, внимательно смотрел на рослого чужака. В мардуканском зачастую одни и те же выражения означали совершенно разные вещи — в зависимости от позы или жеста.

— Так, — решительно сказал Корд. — Народ свободен от любых уз. Он не связан ни с одним племенем, и ни одно племя не связано с Народом. Мы — единое целое.

Но Роджер продолжал сомневаться, что все слова и жесты истолковал правильно.

— У-уф... — Он осторожно надел шлем. Царапина оказалась болезненной. — Врачу, исцелися сам.

Здешние джунгли наряжались в туман, точно в саван. Наверно, они считали себя не влажным лесом, а облачным — этакое царство тумана и мелкого дождя, никак не честного тропического ливня.

А ведь это был только предбанник. Впереди — точнее, внизу — морпехов поджидает сплошной зеленый ад, где взор застит не туман, а переплетающиеся лианы и густой кустарник. Впереди еще будет мгла истинных тропических джунглей, а пока — наслаждаемся видом высоких деревьев, похожих на те, что растут в пустынных горах, и вездесущим туманом.

— Достало! — выругался младший капрал Сент-Джон-Эс.

Это странное имя навязала ему сержант-майор Косутич. Дело в том, что в третьем взводе служил его брат-близнец Сент-Джон-Эм — младший. Не желая путать близнецов, Косутич приказала, чтобы они всегда различались внешне. Вот и приходилось Сент-Джону-Эс разгуливать с наполовину обритой головой. Зато чесаться удобнее — и, вынужденный остановиться и оглядеться, капрал не преминул воспользоваться этим преимуществом.

Температура на градуснике перевалила за сорок шесть градусов — сто пятнадцать по Фаренгейту. Вокруг стоял горячий, плотный, почти непроницаемый туман, совсем как в турецкой бане. Видимость не превышала десяти метров, от встроенных в шлем сенсоров в этих условиях толку не было, даже акустический радар спасовал. Сент-Джон-Эс обернулся к следовавшему за ним стрелку — и в это самое мгновение в ухо ввинтился чей-то высокий взвизг.

— Что такое? — спросила рядовая Тальберт, увидев, что напарник сорвал с себя шлем.

Вдвоем, гранатометчик и плазмометчица, они прикрывали отряд с правого фланга, двигаясь примерно в пятидесяти метрах позади правофлангового разведчика.

— Будь оно все проклято! — взвыл гранатометчик, шваркнув шлемом о подвернувшееся дерево. — Связь эта чертова! По-моему, этот пар спалит нам все схемы.

Тальберт рассмеялась и разжала руки. Плазмомет закачался на ремне, перекинутом через плечо. Она легонько хлопнула себя по шее сбоку и запустила освободившуюся руку под десантный жилет. Пошарила там немного и извлекла коричневую трубочку.

— Покурим?

— Не, — отмахнулся Сент-Джон-Эс. Он вернул шлем на место — и тут же сорвал его снова. — Вот дерьмо!

Не видя другого выхода, он сунул руку внутрь и принялся дергать штекера.

— Ага, что-то получилось. Но половины датчиков — как не было.

Тальберт сжала трубочку губами, надломила самовоспламеняющийся кончик, затянулась и посмотрела по сторонам. Везде сплошной туман.

— Ты что-то расслышал? — спросила она, осторожно подхватывая плазмомет.

— Ни хрена я не слышал! — огрызнулся рослый гранатометчик, потирая пострадавшее ухо. — Одно верещанье.

— Ладно, не суть.

Тальберт наслаждалась никотиновой трубочкой. Правда, это был не никотин, а его имитация, да и то в ничтожной концентрации, зато вкус мягкий, а вреда никакого. И даже привыкание вызывает, точь-в-точь как обычный табак.

— Все равно датчики в этой дря...

Слова оборвались диким воплем, и Сент-Джон-Эс взвился с места, как вспугнутая змея.

Его напарница, истошно вопя, пыталась оторваться от извивающегося червя, свесившегося с дерева в метре от ее головы и обвившего девушке шею. На глазах заледеневшего от ужаса капрала из-под омерзительного скользкого кольца брызнула яркая артериальная кровь, и червь вздернул тело девушки в воздух.

Сент-Джон-Эс был потрясен до глубины души, но он был заслуженным ветераном, и руки его двигались помимо воли: он выдернул из гранатомета ленту с осколочными снарядами, потянулся за обоймой... и в этот миг из тумана возникла сержант Лэй. Чтобы вникнуть в ситуацию, взводной понадобилось не больше удара сердца, а со следующим ударом выстрел бисерного ружья снес червя с дерева.

Плазмометчица тяжело, словно мешок с сырым цементом, ударилась о землю и забилась в судорогах. Она не переставая жутко кричала. От конвульсивных движений рук и ног темная влажная земля так и летела в стороны.

Лэй выронила ружье и сорвала с пояса аптечку первой помощи. Она всем телом навалилась на корчившуюся девушку, запечатала зияющую рану на шее медицинским герметиком. Но и после этого оттуда не перестала хлестать кровь, ярко-алая, лишь слегка сгущенная кровоостанавливающими медикаментами. «Разумный» бинт расползался по шее, накрывая собой кровоточащие участки. Если бы ему удалось дотянуться до краев неповрежденной ткани, девушку можно было бы спасти, но ткани разрушались намного быстрее, чем успевал подействовать «бинт»: растворяющая плоть жидкость уже разъедала подкожные слои тканей, мышцы, сухожилия...

Когда Лэй срезала ножом камуфляжный жилет, ее глазам предстала картина тотального внутреннего кровоизлияния. Маргарета схватилась за второй «бинт», но уже ясно было, что девушка обречена. Тело быстро покрывалось черно-красными язвами, кожа вокруг них растворялась, а вслед за ней кровь, жировая клетчатка, мускулы... грудная клетка вдруг вскрылась целиком, обнажив ребра, а переваренная плоть хлынула на землю.

Плазмометчица забилась в предсмертных судорогах. Ее плоские груди превратились в две лужицы, которые пролились сквозь дыру в теле. Лэй в ужасе отшатнулась. Шея несчастной девушки почернела, лицевые ткани стекли с костей черепа.

Окончательное разложение не заставило себя ждать, но, казалось, прошли часы, прежде чем предсмертный вой Тальберт затих навсегда.

— Какого дьявола! Вы что, на пикник приехали? — прорычала Косутич. Она отпихнула в сторону одного из рядовых и развернула к себе лицом взводного сержанта. — Ваша задача — держать защитный периметр, а не устраивать свалку.

По мере того как она проталкивалась сквозь группу морпехов, столпившихся вокруг места происшествия, бойцы один за другим разбегались на позиции.

— Так! И что тут случилось?

У ее ног лежал скелет. Ева побелела.

— Великий Сатана! Что это? И кто это?

— Это была... только... это была... — бессвязно повторял Сент-Джон-Эс.

Он крутился и раскачивался на месте, гранатомет так и плясал в его руках, ствол беспорядочно выискивал невидимые цели на верхушках деревьев. Добиться ответа от человека в столь глубоком шоке невозможно, и Косутич перевела взгляд на Лэй:

— Сержант?

Маргарета тоже держала ружье на изготовку, ее расширившиеся глаза метались от дерева к дереву.

— Это было что-то вроде червя. — Она подтолкнула ногой остаток разорванного пулей туловища, валявшийся под деревом. — Он ее укусил, или ужалил, или не знаю что. Я его отстрелила, но она... она...

Ей пришлось замолчать, чтобы справиться с подступившей рвотой, но взгляд ее по-прежнему не отрывался от окутанных дымкой деревьев, где могли скрываться и другие черви.

— Она... вот, — выговорила наконец сержант, указывая на скелет у ног. Посмотреть туда она не решилась.

Косутич открыла десантный нож и вспорола оболочку животного, темную, неровно окрашенную, с заметными синими пятнами вдоль спины. После выстрела Маргареты уцелело сантиметров десять, у основания хвоста с несколькими ножками, снабженными крючьями. На одном все еще болтался кусочек коры, так что ясно было, как чудовище цепляется за дерево, свешиваясь вниз. А, так сказать, рабочий атакующий орган... очевидно, попросту растворил человека. Косутич выпрямилась, спрятала нож и вытерла руки.