Маркиз между тем соблюдал необычайную осторожность, чтобы не давать пищи для разговоров. Прекрасно зная, какой репутацией он пользуется в обществе и какие скандальные слухи немедленно вызовет малейшее подозрение о его интересе к мисс Мерривилл, он предпринимал отчаянные усилия, чтобы оградить ее от завистливых и недоброжелательных языков. Чтобы удовлетворить любопытство тех, кто недоумевал, почему он принимает почти все приглашения и появляется на всех балах, вечерах и спектаклях, он стал ухаживать за умопомрачительной миссис Илфорд, зная, что прелести этой жизнерадостной вдовушки вполне уравновешиваются ее практичным характером; маркиз, будучи притчей во языцех, не собирался стяжать славу разбивателя сердец и свои ухаживания никогда не направлял на простодушные, невинные создания. Он вообще предпочитал не замечать платочков, которые роняли прямо у него под ногами, но у него был свой безжалостный способ расправляться с самоуверенными девицами, дерзнувшими добиваться его расположения слишком явно. Он отчаянно ухаживал на глазах у всех в течение вечера, а при следующей встрече мог едва припомнить ее имя или вообще забыть, что они уже когда-то встречались. Эта жестокая тактика создала ему славу опасного человека и заставляла осторожных родителей оберегать своих дочерей от его чар. Они даже обращались к ближайшему другу Алверстока с просьбой усовестить его, но увещевания мистера Мортона и обвинения в жестокости вызывали только презрительную усмешку и холодное замечание о том, что так жертва получила хороший урок. С первого своего появления в свете маркиз стал предметом вожделений на ярмарке невест, но годы не научили его относиться к такому положению хладнокровно. С того дня, когда он понял, что его первая любовь готова выйти хоть за горбатого, лишь бы у него было такое положение и состояние, как у маркиза, он стал неисправимым циником; и к тому моменту, когда ему уже было тридцать семь лет, и в его жизнь ворвалась Фредерика, желания обзавестись супругой у него было не больше, чем броситься с моста в Темзу.

Но Фредерика взволновала спокойные воды его безмятежно текущей холостяцкой жизни. Не сразу, но очень скоро он обнаружил, что его неудержимо тянет к ней, и это было ему незнакомо. Женщины, которые интересовали его прежде, были или знатные кокетки, за которыми он ухаживал для развлечения, или легкомысленные особы, с которыми он позволял себе более близкие отношения. Он не чувствовал привязанности ни к тем, ни к другим и ни малейшего желания устанавливать с ними более прочные связи. Быть связанным с одной женщиной, какой бы красивой и знатной она ни была, наскучило бы через несколько месяцев, и он даже не помышлял об этом. Он не нуждался в постоянном женском обществе, и ему нисколько не хотелось обременять себя заботами и тяготами семейной жизни.

Затем появилась Фредерика и спутала все хладнокровные расчеты, навязывая ему какие-то обязательства и вторгаясь все больше и больше в установленный порядок его жизни, привела размеренную жизнь в совершенно ненужное смятение. Пытаясь разобраться в переменах, происшедших внутри него самого, он не мог найти им объяснения. В ней можно было отметить характер, но не красоту; она и не старалась ему понравиться; она была бескомпромиссной, прозаичной и властной особой и принадлежала совершенно не к тому типу женщин, что привлекали его. К тому же (теперь он пришел к такому выводу) повесила на него двух несносных мальчишек, о чем он всю жизнь мечтал!

Но так ли это? Задумчивая улыбка появилась в уголках его губ. Нет, она не виновата. Он сам поддался на льстивые замечания Феликса (нахального чертенка!); потом Джессеми попал в эту историю (надоедливый юный растяпа) и обратился к нему за помощью, которую, естественно, пришлось ему оказать; но Фредерика здесь совершенно ни при чем. Она ужасно переживала из-за случая с Джессеми, глупая! Глупая, властная особа, невзрачная девица; какого черта он все время о ней думает?

Он начал искать, что же в Фредерике было такого, что вывело его из состояния безмятежного покоя и ввергло в пучину сомнений и беспокойства. Это было приятное занятие, но оно не помогло ему разрешить проблему. Ему нравилось ее самообладание, искренность, улыбка, чувство юмора, веселая отвага, с которой она несла на своих плечах бремя забот, непосильных для девушки; нравилось, как она виновато извинялась, когда у нее вдруг выскакивало словечко из лексикона ее братцев, вдумчивый взгляд, когда она размышляла над каким-нибудь щекотливым вопросом, неожиданные замечания, которые она делала, и… но что во всем этом было такого, что могло разрушить привычную жизнь и поставить на карту будущее спокойное существование? Ничего особенного, конечно, просто она вызвала в нем чувства, которых он прежде не знал, но это было не более чем мимолетной фантазией.

При мысли об этом он нахмурился. Чертовщина заключалась в том, что, чем чаще он ее видел, тем сильнее становилось то чувство, которое он испытывал к ней, что, конечно, не могло быть любовью (она годится только для зеленых юношей), но это была и не просто симпатия. Скорее всего, это можно назвать привязанностью! Он думал о ней слишком много, что нарушало обычное спокойствие и уверенное течение его мыслей; и потом (похоже, он действительно начинает стареть!), его преследовало желание освободить ее от тяжких забот. Но на деле он был бессилен что-либо сделать, кроме как оказывать незначительную помощь, что не снимало с нее главного бремени. Он подозревал, что она недооценила, какие расходы ей предстояло понести в Лондоне; когда маркиз опытным глазом узнавал, что вечернее платье под бархатной отделкой на газовой вуали уже несколько раз было переделано, он еще больше утверждался в своих догадках о ее печальном финансовом положении. Он негодовал при мысли, что каждая лишняя монета тратится на Черис. Слишком хорошо разбираясь в дамских туалетах, он замечал, что и Черис появляется в платьях, искусно перешитых, чтобы казаться новыми, но ошибочно полагал, что к этому были приложены руки Фредерики, и даже представлял себе, как она просиживает ночи за шитьем, пока не догорят свечи, если бы ему сказали, что этой изнурительной работой занималась младшая из сестер (впрочем, ей это занятие не казалось изнурительным), он бы очень удивился; ведь он думал, что Черис, кроме своей неземной красоты, больше нечем похвастаться. Как казалось его светлости, в ней отсутствовало нечто особенное, что можно определить словами «высший класс» и что было в Фредерике. Это чувствовалось во всем, думал он, что бы она ни делала: от манеры носить свои перешитые туалеты до достоинства, с которым принимала гостей в убогой гостиной претенциозно обставленного дома, сданного ей на сезон. А ему хотелось перевезти ее с Верхней Уимпол-стрит, поселить в достойном месте, окружить роскошной обстановкой и обеспечить так, чтобы она могла купить любое платье, какое ей понравится. И со всем своим богатством он мог оказать ей помощь только в виде оплаты смехотворных долгов за Джессеми и Лафру! Вероятно, и дальше ему представится возможность оказывать ей услуги подобного рода, хотя это самая малость из того, что он хотел и мог сделать для нее.

Он нахмурился еще больше. Старший брат скорее обуза для нее, а не поддержка. Безобидный юноша, но если он и не был таким легкомысленным, как его отец, то, как и он, был напрочь лишен чувства ответственности. Возможно, через год-два он осядет в Гирфордширском поместье и счастливо заживет там, но сейчас ему явно по душе веселое времяпрепровождение в Лондоне и он совершенно не склонен заниматься ведением дел в доме, воспитанием братьев; все проблемы семьи, существующей на очень ограниченные средства, приходится решать Фредерике. Маркиз незаметно следил за юношей и не исключал того, что вскоре Гарри мог залезть в долги. К счастью, похоже, его не увлекала игра, так что те, кто ставит ловушки на юных провинциалов, напрасно раскинули свои соблазнительные сети, и им пришлось ловить более доверчивые жертвы. Гарри мог утешиться и менее азартными увеселениями, вместо того чтобы проводить вечера в игорных домах, против которых предостерегал его Пеплоу. Конечно, очень заманчиво выиграть целое состояние, но Гарри был достаточно осторожен, чтобы садиться за стол с сомнительными личностями, о которых его друг рассказывал ему как о греческих бандитах.