— Я чувствую себя так удивительно, великолепно, мама, когда он сопровождает нас на вечерах! Ты не представляешь, как замечательно, когда входишь в зал с ним, а не Дианой и мисс Нанни! Я уверена, что ни у кого больше нет такого чудесного брата!

Только нежная любовь к своим чадам заставила миссис Даунтри, после некоторой борьбы с собой, согласиться:

— Ты права, моя дорогая!

Однако чуть позже, изливая чувства своей верной кузине Генриетте, она проклинала безрассудную страсть Эндимиона и рассказывала, до чего больно ей было видеть, как заблуждается ее бедная доверчивая Хлоя.

— Я-то прекрасно вижу, что он ездит с нами по всем балам, чтобы иметь возможность волочиться за этой несносной Черис Мерривилл! О дорогая Генриетта, она положительно околдовала его, да и Хлою тоже! Ну и хитра!

На эти и подобные замечания мисс Пламли отвечала утешительным кудахтаньем и множеством противоречивых советов, которые оказывали успокоительное действие на вдову. Она говорила, что Эндимион ничуть не околдован, и напоминала о его многочисленных увлечениях разными девицами, в которых он тоже безумно влюблялся раньше. И Черис вряд ли так уж коварна, вероятнее всего, она завлекает лорда Рентропа или сэра Дигби Мита. Конечно, Эндимион не такой уж превосходный брат, у него своя цель, ради которой он сопровождает Хлою на балах. Однако разве плохо, что в надежде встретить Черис он с таким удовольствием проводит время с Хлоей на таких мероприятиях, которых раньше избегал. И это так удачно для дорогой Лукреции, что она, при ее слабом здоровье, может доверить ему Хлою.

Эти дружеские доводы если и не рассеяли тревог миссис Даунтри, то по крайней мере уменьшили их. Когда же мисс Пламли с восторгом отзывалась о ее добром отношении к Мерривиллам, сравнивая его с предосудительным поведением леди Бакстед, она оживилась и сказала:

— Генриетта! Ты представляешь, эта невыносимая женщина говорит о них как о бедных девушках и всем рассказывает, что у них нет состояния! И все под видом нежной привязанности к ним, а я прекрасно знаю, что это притворство! Она, конечно, боится за Карлтона. Ну, я не способна на такие подлые уловки и слишком порядочна, чтобы прибегать к ним!

Мисс Пламли отвечала, что не сомневается в этом, и оттого, что была настолько же некритична, насколько дружелюбна, ей в голову не пришло, что миссис Даунтри на самом деле хотела сказать, что она не так глупа, чтобы прибегать к таким подлым уловкам.

Миссис Даунтри в самом деле прилагала все усилия к тому, чтобы познакомить Черис со всеми холостыми джентльменами, которые, по ее мнению, могли бы завоевать ее внимание или привлечь своим положением. Убежденная в том, что Черис охотится за титулом, она не только поощряла интерес лорда Рентропа (известного всем бессребреника), но и вовсю старалась представить Черис любого отпрыска аристократического дома. Надо отдать ей должное, в это время она совсем не занималась поисками подходящей партии для Хлои, которая только что сошла со школьной скамьи и была слишком молода, чтобы серьезно увлечься кем-нибудь. Но имея твердое намерение не уступать леди Бакстед, она решила не откладывать выход своей дочери в свет до следующего года. Миссис Даунтри видела в ней еще ребенка и была так поглощена отлучением Эндимиона от Черис, что сближение Хлои и Чарльза Тревора осталось ею незамеченным.

Что касается сестер Мерривилл, то их отношения с Алверстоком, успех при выходе в свет, покровительство леди Джерси и леди Сефтон, а также их благородные манеры обеспечили им массу приятных приглашений, и мало кто принимал во внимание намеки леди Бакстед на отсутствие у них состояния. Только самым ревнивым родителям досаждала красота Черис. Все сошлись на том, что она очаровательная, непосредственная девушка и что только Луиза Бакстед все старалась навредить ей, потому что ее собственная дочь была на редкость непривлекательна. И если миссис Даунтри, у которой тоже была дочь на выданье, не высказывалась подобным образом, можно смело предположить, что в намеках леди Бакстед не было ни капли правды. Они, конечно, снимали дом не в самом фешенебельном районе Лондона, но это могло быть из-за чудачеств мисс Уиншем. Никаких других признаков бедности не присутствовало: они всегда были модно одеты, их замечательный дворецкий состарился на службе у семьи, и они наняли такого респектабельного лакея. Далее (по свидетельству миссис Даунтри) было известно, что владения их брата в Гирфордшире довольно значительны. В связи с этим некоторые вспомнили, что Фред Мерривилл своим расточительством когда-то чуть не довел родителей до могилы, но потом неожиданно вступил во владение всем имуществом. Ни отец, ни старший брат Фреда Мерривилла не были хорошо известны в Лондоне, и никто не имел точной информации о размерах состояния. Так что миссис Даунтри, не боясь опровержений, могла ненавязчиво убедить всех в том, что настоящий владелец был состоятельным молодым человеком и его сестры — богатые невесты.

Вскоре Фредерика начала понимать, что в обществе сложилось весьма преувеличенное представление о наследстве их отца. Одной-двух реплик было достаточно, чтобы стало ясно: их с Черис считают, если не богатыми наследницами, то, по крайней мере, что им достанется по солидному куску. Когда миссис Паракомб, которая ей сразу не понравилась, поинтересовалась, где находится Грейнард, добавив, что ей говорили, какой это прелестный уголок, она решила, что, скорее всего, Алверсток и распустил эти слухи. Мисс Джейн Бакстед, любительница сплетен, сообщила ей, что миссис Паракомб была одной из возлюбленных Алверстока, и, хотя она осадила Джейн, не сомневалась в правдивости этой истории. Образ жизни его светлости ее не касался, но было неприятно, что ее хотят поставить в ложное положение; она решила узнать, действительно ли ему она обязана этим.

Но возможность все выяснить представилась не сразу. Когда же удобный случай подвернулся, это застало ее врасплох, и ей пришлось быть повежливей, задавая свой вопрос. Лорд не забыл об обещании взять Джессеми с собой в Ричмонд посмотреть новую упряжку серых лошадей, — вернее, об этом ему не дал забыть Керри, его кучер, которому очень понравился Джессеми, — и однажды утром он заехал за ним на Верхнюю Уимпол-стрит, обрекая таким образом молодого человека на яростную борьбу со своей совестью. Он сказал Фредерике, которая, встретив на лестнице Оуэна, передала ему приглашение от его светлости, что решил посвятить это утро занятиям и не должен поддаваться искушению; на что сестра вполне резонно посоветовала ему перенести свои занятия. Лицо его просияло, и он поспешил к Оуэну, прося передать его светлости, что будет готов тотчас же.

Однако Фредерика сама передала его ответ Алверстоку и заодно спросила, не будет ли у него свободной минутки для нее по возвращении?

Его обычно равнодушные глаза прониклись любопытством:

— Конечно. Что-нибудь важное?

Она замялась.

— Для меня — да, но вам это может показаться пустяком.

— Вы меня заинтриговали. По-моему, я слышу ноту недоверия в вашем голосе.

Ей не пришлось отвечать, так как в этот момент на сцене появился Джессеми и, сбегая по лестнице, запыхавшись, осведомился, не долго ли он заставил себя ждать. Быстро попрощавшись с сестрой, он сел в фаэтон и выглядел при этом таким счастливым и взволнованным, что благодарность к Алверстоку за доставленное брату удовольствие перевесила другие, менее добрые чувства, затаившиеся в ее груди.

Когда через несколько часов они вернулись, Джессеми пребывал в отличнейшем настроении. Он провел Алверстока в гостиную и позвал:

— Фредерика! Ах, ты здесь! Входите, сэр! О, Фредерика, это было так здорово! С тех пор, как мы в Лондоне, это самый замечательный день! Мы были в Ричмонд-парке — у кузена Алверстока есть пропуска, — и он позволил мне управлять лошадьми, и — сэр, я так благодарен вам! — он показал мне, как красиво делать поворот и как направлять ведущих, и…

— Мой мальчик, ты уже достаточно благодарил меня, даже слишком, — довольный, отозвался Алверсток. — Если ты будешь продолжать в том же духе, это уже станет скучно.