— Каноэ, сударь, это лодка, выдолбленная из цельного ствола дерева, но плавает не хуже шлюпки… — флегматично проговорил капитан после минутного размышления.

— Прекрасно. Значит, они не могли утонуть? — продолжал д'Артаньян.

— Вряд ли. Если только пули не наделали в нем дырок.

— Пули? В них стреляли?!

— Еще как.

— Испанцы?

— О каких испанцах вы тут толкуете, сударь? — сказал капитан, выпуская очередной клуб дыма. — Всех испанцев мы к тому времени давно разогнали. Они попрятались в Санто-Доминго, а некоторые, наверное, бежали до самого Сантьяго-де-лос… лос-Кабальерос, будь я неладен.

— Тогда кто же дырявил пулями каноэ Планше и Гримо?

— Странный вопрос, сударь. Мы, конечно, — кто же еще!

— Вы?

— Ну да, экипаж «Веселого Рока», охотники и прочие бродяги — все, кто был в лагере!

— Черт побери!

— Ну да!

— За что же вы хотели пристрелить их?!

— Знаете, сударь… Если бы вам вместо пальмового вина подлили в этот стакан сок ядовитого дерева манцилин… вы бы тоже… тоже пальнули в их проклятое каноэ вон из тех пистолетов, что торчат у вас за поясом.

— Черт возьми! Я вижу, что выслушивать истории с конца не такое уж легкое дело!

— Положительно на вас не угодишь, господин мушкетер.

— Положительно от вас ничего не добьешься, господин капитан.

— Да нет же, я ведь ясно говорю вам, что, когда мы отбили испанцев, эти два парня оставались с нами. И вот, когда им пришлось стряпать обед, а этим занимались все по очереди, эти самозванные повара перепутали картофель и маниоку с совершенно несъедобными кайемитами, которые и едят только свиньи, а в пальмовое вино вылили целый кувшин сока манцилиновых плодов. Половина колонии чуть не погибла, а сам я три дня после этого почти ничего не видел — только это и спасло ваших лакеев. Когда мы палили им вдогонку, то хорошенько никто из наших не знал, на том он свете или еще на этом.

Д'Артаньян весело рассмеялся:

— Выходит, Планше с Гримо чуть было не удалось то, чего безуспешно добивались испанцы с их пушками и кораблями?

— Во всяком случае, они вывели из строя на несколько суток половину экипажа «Веселого Рока» и половину охотников, живущих на южном берегу. Хорошо еще, что испанцы об этом не догадывались, а то они непременно вернулись бы обратно и обтяпали это дельце. После того обеда лагерь некому было оборонять трое суток.

— Но куда же они сбежали?

— На Сен-Кристофер, куда же еще?

— А потом?

— Я о них ничего больше не слышал. Очухавшись от их «угощения», мы вышли в море на «Веселом Роке» и присоединились к славному адмиралу Питу Гейну. Через небольшое время нашей эскадре удалось перехватить испанский Серебряный Флот на пути из Пуэрто-Кабельо в Гавану. Наши корабли со славой и добычей вернулись в Амстердам. Там, по рекомендации адмирала, я и поступил на службу к штатгальтеру.

Огорченный д'Артаньян уже не слушал моряка. Он понял, что новые сведения о Планше хотя отчасти и проливают свет на его дальнейшую судьбу, но не помогут отыскать его.

Утром д'Артаньян и Ван Вейде продолжили свой путь в сопровождении полковника и эскадрона его бравых подчиненных. Это оказалось кстати, потому что по мере приближения к театру военных действий возрастала вероятность встречи с летучим отрядом испанской кавалерии, несущим дозорную службу или мародерствующим в округе, а скорее, и то и другое вместе.

Военные действия того времени, как правило, сопровождались повальным дезертирством, так как армии наполовину состояли из наемников, а дезертирство сопровождалось повальными грабежами.

По мере продвижения вперед, д'Артаньяну и его спутникам открывалась картина разоренных окрестных селений, подтверждавшая сказанное выше.

В сумерках, на исходе дня впереди показался кавалерийский отряд.

— Это испанцы! — зычно объявил полковник. — Эскадрон, палаши вон!

Д'Артаньян, будучи человеком отважным, но практичным, рассудил, что ему нет смысла рваться в первые ряды рейтаров, вооруженных тяжелыми палашами и облаченных в кирасы и шлемы. Он и фламандец, также предпочитавший держаться в середине боевых порядков, были одеты в кожаные колеты, плащи и войлочные шляпы, а в качестве холодного оружия имели только шпаги.

Рейтары взяли с места в карьер.

«Ничего не поделаешь», — сказал себе д'Артаньян, горяча свою серую английскую кобылу, которая слыла самой резвой лошадью во всем полку мушкетеров Тревиля. Они с капитаном Ван Вейде вынуждены были не отставать.

Позади и сбоку испанцев виднелись ряды каких-то темных предметов.

— Хо! Та это ше обоз! Нет — артиллерийский парк! Захватим их пушки, молотцы! — проревел полковник, привставая на стременах.

Между тем серая кобыла д'Артаньяна, охваченная общим порывом, расскакалась и вынесла мушкетера вперед, как он ни старался осадить ее, туго натягивая поводья.

Фламандец отстал, а д'Артаньян уже несся рядом с полковником, который, казалось, составлял со своим исполинским конем одно целое, как легендарный кентавр.

Испанские кавалеристы, опешившие при виде такой лихой атаки, стояли неподвижно и, видимо, испытывали затаенное желание повернуть лошадей. Но воинская доблесть взяла верх. Всадники с красно-желтыми значками подпустили рейтаров на пистолетный выстрел, выпалили в них, отчего их ряды на время заволокло сизым пороховым дымом, а затем началась кавалерийская рубка. При ближайшем рассмотрении темные предметы оказались не пушками, а коновязями.

— Эге, полковник! — закричал д'Артаньян, не терявший юмора в любой ситуации. — Не стоит расстраиваться: и у великих полководцев бывают промахи. Говорят, что во время войн за веру Ларошфуко атаковал капустные грядки, приняв их за вражеские головы. С тех пор его звали Капустоненавистником!

Гасконец, волею судеб оказавшийся в самой свалке, еле успевал отбивать клинки. Однако молодой человек был натурой незаурядной и быстро приспособился к особенностям кавалерийской сшибки. Ему удалось выбраться из гущи размахивающих палашами и саблями всадников без единой царапины. Сам же он выбил из седла двоих или троих испанцев.

Однако стоило ему очутиться в стороне, как на него обратили внимание. Очевидно, испанцы приняли его за командира отряда или курьера с важным донесением, охранять которого отрядили целый эскадрон рейтаров. Д'Артаньян резко выделялся своей одеждой и экипировкой, и именно это ввело испанцев в заблуждение.

С нескольких сторон к нему разом устремились всадники, размахивающие саблями. Д'Артаньян дал шпоры лошади, и та, совершив прыжок в сторону, понеслась прочь, унося своего хозяина от погони.

Ветер свистел в ушах, позади горланили испанцы, а д'Артаньян молил небо, чтобы серая кобыла не угодила копытом в норку суслика или какую-нибудь другую незаметную для глаза ямку. Д'Артаньян еще сильнее пришпорил лошадь, заставив ее преодолеть насыпь, и устремился туда, где, по его понятию, могли находиться бивуаки французской армии. Обернувшись, он увидел, как шестеро всадников один за другим перемахнули через насыпь и поскакали за ним.

Под мушкетером была отличная лошадь, но она была под седлом весь день, кони испанцев выглядели явно свежее. Перед ними расстилалась равнина, кое-где вздыбленная грядами холмов. Восточнее зоркий глаз гасконца разглядел какое-то селение. По-видимому, оно не слишком пострадало во время военных действий — во всяком случае, над многими домами поднимался дым. Это был дым мирной, оседлой жизни — дым из печных труб, а не дым пожарищ. Д'Артаньян решил скакать туда, ведь там могли квартировать соотечественники.

Испанцы растянулись гуськом — те, чьи кони оказались свежее или резвее, скакали впереди — ближе к нему. Д'Артаньян решил применить прием, который принес ему успех на дороге из Тура в Блуа. Однако он выжидал момент, чтобы расстояние между всадником, возглавляющим погоню, и следующим за ним, увеличилось еще больше. В противном случае маневр представлял смертельную опасность.