В одном из монастырей города Нанси, находящегося в Лотарингии, появился монах, внешность которого обращала на себя внимание с первого взгляда. На вид ему можно было дать лет двадцать восемь — двадцать девять, хотя его близкие друзья, а их было всего двое или трое, знали, что он выглядит несколько старше своего возраста. Этот человек имел привычку много думать, много молчать и мало говорить, а задумчивость и размышления, как известно, старят.

Его нежная кожа сияла матовой белизной, а в красивых черных глазах, которые он обычно скромно опускал при разговоре почти с любым собеседником, светился ум. Случалось, в них загорались молнии, но стоило только им сверкнуть раз-другой, как они уже угасали, скрытые завесой благоразумного смирения и, видимо, напускной кротости.

Методичный голос его редко нарушал тишину монастырских сводов — монах предпочитал чаще слушать, что говорят другие.

Движения его были изящны, смех — редок и благозвучен, однако упругая походка и статная фигура выдавали в нем скорее военного человека в недалеком прошлом, чем книгочея или церковника.

Случайно или по некой закономерности он выбрал тот монастырь, который находился рядом с коллегией иезуитов. В этом, впрочем, не было ничего необычного, так как коллегиумы, находившиеся под руководством этого ордена, пользовались особой репутацией и в них получили образование многие прославленные люди Франции и соседних стран. Чтобы читатель не подумал, что наше утверждение голословно, мы упомянем здесь великого Декарта, вышедшего из стен коллегии Ла Флеш, а также Корнеля и Мольера, а из иностранцев сеньора Лопе де Вега, который с 1609 года носил звание служителя инквизиции, а в 1614 году сделался священником.

В один из ненастных дней в канун Рождества ректор коллегиума посетил соседний монастырь. Его провели в келью, находившуюся в самом уединенном крыле здания, где он был встречен настоятелем монастыря — пожилым человеком с тонзурой и живым взглядом. Они приветствовали друг друга молча, каждый осенив себя крестным знамением на особый лад.

— Каковы успехи молодого человека? — спросил ректор, усаживаясь в кресло.

— Думаю, у него большое будущее. Opera at studio,[39] - отвечал его собеседник. — Вы читали его диссертацию?

— Несомненно, — кивнул ректор, — он умен и обладает многими познаниями уже сейчас. Я согласен с вами, святой отец, он сделает карьеру в лоне святого ордена, если только…

— Если только сумеет обуздывать свое честолюбие и терпеливо шагать по тернистому пути, ожидающему любого члена братства Христова, — глухо отозвался настоятель.

— Это так, святой отец. Но я имел в виду другое.

— Что же?

— Как вы знаете, он оказывал прежде и оказал вновь некие услуги ордену.

— Безусловно, мне известно об этом. Оттого-то я и счел возможным сократить испытательный срок.

— Это справедливое решение, и я одобряю его всецело. Тем более что в коллегии его успехи весьма велики. Однако я хотел бы вернуться к теме нашего разговора…

Иезуит сделал паузу, как бы желая подчеркнуть важность того, что он собирается сказать.

— Выполняя в Туре поручение ордена, наш нынешний воспитанник невольно навлек на себя гнев коронованной особы. Пришлось принять свои меры, чтобы молодому человеку не причинили вреда, и укрыть его здесь, в Лотарингии, на которую пока все же не распространяется такая безграничная власть той особы, чей гнев, несомненно, разожжен ее министром.

— Противиться монаршей воле опасно, господин ректор. Вспомните судьбу своего коллеги Гиньяра.[40]

— Верно. Но ведь a posteriori[41] нам известно, что монархам еще опаснее противостоять… нет, не скромному ректору коллегии, а — ордену! — колюче улыбнулся иезуит.

— Amen! In nomine jesus domini pomnipotentis,[42] - глухо отозвался монах.

— Хвала Всевышнему! Воинство Христово трудится во славу Божью на всех континентах. Но и враг не дремлет. Двадцать три года прошло с тех пор, как деятельность святого ордена была запрещена в Венеции, еще через шесть лет это случилось в отпавших Нидерландах. Богемия, Моравия, Венгрия — потеряны недавно. Список можно продолжить.

Настоятель что-то хотел сказать, но ректор коллегиума знаком остановил его.

— Я говорю только потому, что хочу подчеркнуть, сколь тревожна и изменчива ситуация. Caveant consules![43] Без сомнения, она известна вам.

Ректор снова помолчал.

— Вы, конечно, знаете о тайне магистров Мальтийского ордена иоаннитов, святой отец. Я имею в виду не самое тайну, но существование таковой.

Монах наклонил голову в знак того, что он понимает, о чем идет речь.

— Не мне рассказывать, какое значение придается овладению ключом к разгадке мальтийцев. И вот недавно из надежных источников я узнал, что в Нанси направляется дон Бонавентура.

— Если не ошибаюсь, это именно он был придворным астрологом императора Рудольфа Второго — кайзера Священной Римской Империи и короля Богемского?

— Вы прекрасно осведомлены, мастер.

— Все же не лучше вашего, мастер, — улыбнулся в ответ хозяин.

Гость также ответил легкой улыбкой.

— Я перебил вас и приношу свои извинения, — заметил настоятель. Прошу вас продолжать.

— Дон Бонавентура уже в преклонных годах, и здоровье его оставляет желать лучшего. Он мог предпринять это путешествие лишь в случае крайней необходимости.

— Что же ведет этого почтенного человека в Лотарингию?

— Скорее — не что, а кто.

— Итак?

— Новый монах вашего монастыря и наш новый воспитанник.

— Признаться, вам удалось озадачить меня, мастер.

— Вы будете еще больше озадачены, когда я скажу вам, по чьему приказанию приедет к нам испанец.

— Кто же направил в Нанси дона Бонавентуру?

— Horrible dictu,[44] но это… — Ректор коллегиума приблизился к хозяину кельи и произнес несколько слов ему на ухо.

— В это трудно поверить. Значит, дело серьезное?!

— Сейчас вы убедитесь в этом сами.

— Я слушаю вас, мастер.

— Молодой человек, о котором мы с вами говорим, был послан с письмом в Тур потому, что он умен, храбр и решителен; следовательно, он лучше многих справился бы с возложенным на него поручением. Но было, как мне кажется, еще одно соображение.

Монах вопросительно посмотрел на своего гостя.

— В Туре живет одна загадочная женщина, подруга дочери короля Филиппа Третьего и Анны Австрийской — нашей королевы, супруги нашего всемогущего и всемилостивейшего монарха.

Тонкая усмешка зазмеилась на лице иезуита, когда он произносил эти слова.

— Но ведь к ней-то и направлялся наш подопечный, — возразил монах.

— Вы правы, но усматриваете лишь следствие, не замечая причины, святой отец. Сейчас я говорю о коронованных особах. Эти особы редко отличаются выдающимся умом. Они, как правило, не имеют понятия об истинном величии Творца и тайнах созданной им Вселенной, которые да пребудут вечно.

— Amen! — отозвался монах.

— Но эта женщина — не такова. Она не королева, она — из Роганов, гордых Роганов, каждый из которых имеет право с высоко поднятой головой произнести: «Королем я быть не могу, герцогом — не желаю. Я — Роган!» Эту женщину зовут…

— Мария Роган-Мантанзон, герцогиня де Шеврез, — закончил монах, не меняя позы. Он сидел неподвижно, и его темный профиль напоминал силуэт нахохлившейся птицы.

— Верно! Это она — Шевретта. Женщина, которая не может жить, не ведя многих интриг одновременно, женщина, которая ходит по острию и сводит с ума мужчин.

— Кажется, ваш экстерн из их числа? — спросил монах.