— То вы, герцог, уничтожите эту бумагу. Хотя после всех ваших «если» в это верится с трудом.

И король, настроение которого снова ухудшилось, резко повернулся на каблуках, собираясь удалиться.

Кардинал же, только что в полной мере насладившийся игрой с королем, как кошка, играет с мышкой, тщательно сложил королевский приказ и спрятал его в складках своей красной мантии.

— По крайней мере, вы приказали разыскать этого д'Эрбле? — бросил король через плечо.

— Его ищут, ваше величество.

— А за этой…

— За герцогиней де Шеврез установлено самое тщательное наблюдение, государь. Теперь я могу ежедневно докладывать вам о том, что ей подают на стол и какого цвета платье было на герцогине третьего дня.

— Что же, подождем… Всего хорошего, герцог. Меня ждет главный егерь!

С этими словами король удалился быстрой походкой. Ожидавшие по ту сторону дверей придворные сразу поняли, что его величество не в духе.

Вернувшись из Лувра в свой дворец, Ришелье прошел в кабинет и позвонил в колокольчик.

Вошел секретарь.

— Принесите мне бумаги, которые подготовил Буаробер по поводу господ Годо, Шаплена и прочих… Я хочу их посмотреть.

— Ваше высокопреосвященство имеет в виду проект об учреждении Академии? — заколебался секретарь.

— Да-да, — нетерпеливо поморщился кардинал. — Я поручал аббату подготовить предложения…

Ришелье многозначительно посмотрел на секретаря, словно желая подчеркнуть, что аббату Буароберу поручалось только подготовить предложения, а проект учреждения Академии может составить лишь он непогрешимый и всемогущий кардинал.

Виновато улыбаясь, секретарь растворился в дверном проеме.

Получив требуемые бумаги, Ришелье быстро перелистал их. Его цепкие глаза и живой ум схватывали суть с полуслова. Затем его высокопреосвященство взялся за перо. Кое-где он изменял лишь одно-два слова, но подчас вымарывал целые страницы.

Перо быстро бегало в руке кардинала.

«Хотя образованность, — писал он, — совершенно необходима в любом государстве, она, несомненно, не должна сообщаться всем без разбора. Как тело, имеющее глаза на всех своих частях, было бы чудовищно, так и государство, если бы все подданные были учеными…»

Кардинал скорчил гримасу, не переставая писать. Он представил себе картину всеобщей учености, и она чуть было не вызвала у него приступ подагры.

«…Вот из какого соображения политики хотят, чтобы в упорядоченном государстве было больше мастеров механических профессий, чем мастеров либеральных профессий, насаждающих образование. Именно с целью направлять действия вышеупомянутых мастеров либеральных профессий мы считаем целесообразным создать Академию, попечителем которой назначаем… — его высокопреосвященство помедлил мгновение, а затем вывел:

— …господина канцлера Сегье», — и поставил жирную точку.

Рука его высокопреосвященства снова нащупала колокольчик.

— Пусть это перепишут в трех… нет — в пяти экземплярах. Позовите отца Жозефа.

— Он в приемной, ваше высокопреосвященство.

— Курьер от короля шведского вернулся? — спросил кардинал, наклоном головы приветствовав свое доверенное лицо, когда «серый кардинал» вошел в кабинет.

— Нет еще, ваше высокопреосвященство, — отвечал тот.

— Уж пора, — ворчливо заметил кардинал. — Этот Густав-Адольф очень полезен Франции: он крушит Габсбургов налево и направо, но у него мало людей. Я предлагаю ему помощь. Надо, надо ему помочь, и имперцам несдобровать. Теперь я сожалею, что не настоял год назад на том, чтобы Франция оказала ему прямую военную помощь, — продолжал кардинал доверительным тоном. — Настала пора исправить эту ошибку, а то этот храбрец один разобьет имперцев, и мы останемся ни с чем.

— Густав-Адольф — монарх-воитель. Вы правы, ваше высокопреосвященство, — согласно откликнулся отец Жозеф. — Ведь он не устрашился вступить в Европейскую войну один, не добившись поддержки ни у нас, ни у Нидерландов, ни даже у Дании.

— Вот-вот, и завоевал всю Померанию, — заметил кардинал. — Пожалуй, я снова напишу ему и пошлю в Стокгольм Рошфора. Так я буду уверен, что мое письмо попадет в руки адресата… Что нового из южных провинций, отец Жозеф?

— В Лангедоке — чума, — с тонкой улыбкой произнес «серый кардинал».

— И вдобавок — Монморанси, — в тон ему отозвался «красный».

Они понимали друг друга с полуслова.

— Неужели мор не стихает?

— Эпидемия идет на убыль в одном месте, а усиливается в других.

— Ладно, отец Жозеф. Вы можете идти — мне просто приятно было провести с вами эти несколько минут. А я еще немного поработаю.

Оставшись в одиночестве, его высокопреосвященство потребовал всю накопившуюся корреспонденцию. Он бегло просматривал донесения губернаторов, чиновников, назначенных им в разные уголки страны, рапорты полицейских начальников о народном ропоте, раздававшемся то тут, то там вследствие непомерных налогов.

Губы его высокопреосвященства кривились в брезгливой усмешке, когда он читал все эти донесения.

— Ничего, — бормотал кардинал. — Это все аристократы. Они подбивают народ. Без их подстрекательских выходок крестьяне покорно тянули бы свой воз.

Неожиданно в голову пришло живое сравнение. Кардинал отложил в сторону бумаги и потянулся за пером. Строчки одна за другой ложились на белый лист. Они сохранились для потомков:

«Народ необходимо сдерживать нуждой. Его следует сравнить с мулом, который, привыкнув к тяжестям, портится от продолжительного отдыха сильнее, чем от работы…»

Повертев перо в руках, кардинал сделал приписку:

«Но подобно тому, как работа мула должна быть умеренна и нагрузка этого животного должна соразмеряться с его силой, то же должно быть соблюдено и относительно повинностей народа».

Ришелье отложил перо и снова принялся за чтение. Новости парижских нувеллистов, которые знают обо всем так же хорошо, как и его ангелы. Хотя как раз именно среди нувеллистов больше всего агентов кардинала. И это хорошо. Они процеживают сплетни и слухи сквозь сито здравого смысла, а оставшийся полезный осадок подают на его стол в свежем виде.

«Завтра его величество собирается на охоту на лис. Эти животные должны очень опасаться, так как у его величества твердая рука и на прошлой охоте он собственноручно застрелил пять волков».

Прочитав этот заголовок, кардинал усмехнулся. Всем, а уж сборщикам и поставщикам новостей и подавно, была известна страсть короля к охоте.

«Монахини монастыря урсулинок в Лудене оказались во власти ночных привидений после эпидемии чумы, унесшей четверть населения города».

Кардинал откинулся на спинку кресла. Инквизиция делает, что может. Она хватает подозрительных людей, отмеченных стигмами Дьявола: всех сухоруких, колченогих, косых, подверженных приступам падучей, передает их в руки судей, а после признаний в сговоре с Дьяволом публично сжигает на площадях городов, где мор уж слишком силен. Это успокаивает народ.

Ришелье вернулся к кипе бумаг. Последнее сообщение о чуме в Лудене напомнило ему другое, бегло просмотренное ранее. Он порылся в бумагах. Вот оно.

Глава овернской инквизиции сообщил, что ведьма Элина Маркос, гречанка, была схвачена в окрестностях Клермон-Феррана по многочисленным доносам горожан, изнемогающих от морового поветрия, одолевающего Клермон-Ферран уже долгое время. Ведьме был вынесен обвинительный приговор, но…

Здесь начиналось самое странное… Инквизитор писал далее, что упомянутой Элине Маркос удалось избежать костра, причем деятельное участие в ее освобождении принял некто д'Артаньян, назвавший себя лейтенантом королевских мушкетеров, что оказало свое действие на святых отцов и стражу, приведя их в растерянность. Воспользовавшись этой растерянностью, человек, назвавший себя д'Артаньяном, освободил ведьму от пут и скрылся вместе с нею в неизвестном направлении. Ришелье неожиданно понял, что поразило его в этом сообщении даже не имя д'Артаньяна, от которого снова было словно бы некуда деваться, хотя само присутствие гасконца на казни ведьмы в отдаленном Клермоне уже было достаточно странным.