Гасконец постарался вычеркнуть из памяти то, за что куда более родовитые и влиятельные люди без промедления могли быть отправлены в Бастилию.

Однако он был жив и здоров. Д'Артаньян был не настолько простодушен, чтобы не понимать, что кардинал щадил его, в чем он и сам признавался, продолжая испытывать к нему какое-то загадочное расположение. Загадочное, если принять во внимание, что гасконец уже не раз становился поперек дороги этому могущественному человеку, имя которого заставляло бессильно скрежетать зубами монархов древних и могущественных империй Европы.

Д'Артаньян начинал догадываться, что только истинное величие этого человека, величие его ума и души, сохраняет его, д'Артаньяна, жизнь среди превратностей того тревожного и смутного времени, в которое ему выпало жить.

Понимал он также, что его друзья — «трое неразлучных», находившиеся всегда рядом с ним, — притягивают к нему капризную удачу и дружба их служит тем волшебным щитом, от которого отскакивают все пущенные вражеской рукой стрелы.

Но вот один из четверки покидает его. Скоро уйдет и второй. Будет ли он так же удачлив, когда их союз распадется? Смогут ли они вдвоем с Атосом уцелеть в полной опасностей и интриг парижской жизни?

К нему подходили мушкетеры, здоровались, заговаривали с ним. Он отвечал на приветствия, с кем-то раскланивался, кому-то любезно или покровительственно кивал, но одна мысль неотступно преследовала его: «Портос уходит…»?

— Ну вот и я, дорогой друг. Спасибо, что дождались меня. — Зычный бас Портоса вывел его из глубокой задумчивости. — Как вы, наверное, догадываетесь, я подал господину де Тревилю прошение об отставке.

— Как же встретил это известие господин де Тревиль?

— Не стану скрывать — он уговаривал меня забрать прошение назад, сказал Портос, хвастливо подкручивая усы. — Он наговорил мне кучу всяких приятных вещей. Но когда я наконец сумел объяснить ему, в чем дело, вы знаете, дорогой д'Артаньян, я не мастер произносить длинные речи…

— Готов признать, Портос, что мушкетом и шпагой вы орудуете лучше, чем языком.

— Надеюсь, что так, — добродушно отвечал Портос, вполне уверенный, что д'Артаньян только что произнес комплимент. — Так вот, когда я наконец все объяснил господину де Тревилю, он смирился с неизбежным и подписал бумагу. Отныне я свободный человек!

— И это говорите мне вы, готовый с минуты на минуту связать себя узами брака — узами подчас более прочными, чем оковы галерного раба!

— Ну… в чем-то вы, конечно, правы, д'Артаньян, — без особого энтузиазма проговорил Портос, и легкое облачко пробежало по его челу.

— Простите, если я невольно огорчил вас, друг мой! — воскликнул д'Артаньян. — Поверьте, я сказал так лишь потому, что мне будет очень не хватать вас.

— Мне тоже, — очень серьезно сказал Портос. Он остановился и посмотрел д'Артаньяну в глаза.

— Поверьте, мне нелегко было решиться на этот шаг. Но она добрая женщина, и, я думаю, она любит меня.

Д'Артаньян вздохнул.

— Это уже очень много. Я одобряю ваш выбор, Портос.

Портос двинулся было дальше под руку с д'Артаньяном, остановился, сделал еще шаг вперед. Борьба противоречивых чувств отразилась на его лице.

— Вас что-то мучает, Портос? Вы чем-то озабочены? — спросил д'Артаньян, который все прочел на лице Портоса, словно в раскрытой книге.

— Правда! Как вы догадались?! — вскричал простодушный великан, восхищенно глядя на д'Артаньяна. — Воистину прав Атос, называя вас великим человеком, д'Артаньян!

— Просто я хорошо знаю вас, вот и все.

— Это правда. Но все-таки и вы не все знаете, друг мой. И меня это угнетает. Когда меня пригласили к господину де Тревилю, вы задали мне вопрос…

— В самом деле? — спросил осторожный гасконец. — А я, признаться, уже и забыл об этом.

Портос вздрогнул и замер в нерешительности, как бы спрашивая себя, открывать ли д'Артаньяну свой секрет. Затем он тряхнул головой, прогоняя прочь остатки сомнений.

— Видите ли, я все равно не буду чувствовать себя хорошо, если не расскажу вам, д'Артаньян…

— Что же вы хотите мне рассказать?

— Вы спросили меня — не познакомлю ли я вас и наших друзей, Атоса и Арамиса, с будущей госпожой дю Валлон, а именно таково мое настоящее имя, и это был вполне естественный вопрос с вашей стороны, дорогой друг. Без сомнения, так и следовало бы сделать, если бы…

— Прошу вас, любезный друг…

— Если бы, — продолжал Портос, делая рукой жест, означающий, что он собирается договорить. — Если бы будущая госпожа дю Валлон… не была бывшей госпожой Кокнар.

Д'Артаньян на всякий случай притворился, что не понимает, в чем дело.

— Она не очень-то родовита и, по правде говоря, совсем не герцогиня. И даже не совсем дворянка. Она — вдова прокурора.

Видя, что д'Артаньян молчит, Портос решительно взмахнул рукой и, указывая на особняк д'Эгильонов, мимо которого они проходили в этот момент, произнес:

— Конечно, она не такая красавица, как та, которая живет там, во дворце, а уж по части происхождения и вовсе не может с ней соревноваться, но зато у нее есть другое — доброе сердце и…

«И состояние достойного мэтра Кокнара», — подумал д'Артаньян, улыбнувшись свой хитрой гасконской улыбкой.

Но сделал он это только в своих мыслях — он никогда бы не позволил обнаружить свою улыбку, понимая, что любая дружба может не устоять перед насмешкой…

— …И потом — она богата, наконец! — закончил свою фразу Портос и облегченно перевел дух. Затем он решился поглядеть на д'Артаньяна. — Вы не осуждаете меня, дорогой друг? — спросил он. — Я чувствовал, что должен все рассказать вам, но, наверное, не смогу посвятить в это Атоса и Арамиса.

Д'Артаньян остановился посреди мостовой. Он обнял Портоса и сказал:

— Вы самый везучий из нас, Портос. Будьте счастливы, друг мой.

Через несколько дней Портос, сердечно распрощавшись с друзьями, покинул Париж и вместе с госпожой дю Валлон отбыл в свое поместье.

В сундуке покойного мэтра Кокнара оказалось восемьсот тысяч ливров. Мушкетон стал щеголять в великолепной ливрее и достиг величайшего удовлетворения, о каком мечтал всю жизнь: начал ездить на запятках раззолоченной кареты.

Изредка от четы дю Валлон приходили письма, в которых Портос неизменно сообщал, что дела у него обстоят самым наилучшим образом, госпожа дю Валлон — сущий ангел и лучшая супруга, какую только может пожелать себе смертный, поэтому он, Портос, находится на вершине блаженства.

Так же неизменно к размашистым буквам Портоса было приписано несколько строчек колючим почерком бывшей госпожи Кокнар. Она считала своим долгом поддерживать светские отношения.

Всякий раз, получив очередное такое письмо, д'Артаньян принимался яростно закручивать свой ус, Атос грустно покачивал головой и откупоривал бутылку, а Арамис утверждал, что, судя по стилю, бедняга Портос написал все до последней строчки под диктовку достойнейшей госпожи дю Валлон.

Так расстался с мушкетерским плащом Портос.

Когда Ришелье испытывал потребность в хорошем совете, он посылал за «отцом Жозефом», который также был известен при дворе под именем «серого кардинала» или «черной эминенции».

Настоящее имя этого человека было Франц-Леклерк дю Трамбле. Не занимая никакой официальной должности при дворе, отец Жозеф скрывал под своим капуцинским клобуком голову умного государственного деятеля и тонкого дипломата.

Его высокопреосвященство, всесильный кардинал Арман Жан Дюплесси Ришелье, обладая реальной властью, был окружен врагами и на деле был очень одинок. Отец Жозеф был, пожалуй, единственным его верным помощником, на кого кардинал мог положиться, как на самого себя.

Разделавшись с Ла-Рошелью на западе, Ришелье еще не покончил с гугенотами на юге. Признанный вождь реформатов герцог Роган все еще держал знамя восстания, опираясь на многочисленные здесь крепости. Ла-Рошель пала, но мятежный Севенн и не думал покориться.