— Не беспокойся об этом, Одрин, — забудь. Если хочешь драться — давай, я с удовольствием составлю тебе компанию.

— Нет, ДозирЭ, убить тебя я не посмею, по крайней мере, до тех пор, пока не возвращу долг. Теперь же прости меня за те оскорбления, которые я тебе нанес. Эгоу!

Одрин удалился, а ДозирЭ, крепко задумавшись, долго смотрел ему вслед.

После продолжительного плавания Божественный высадился с пятидесятитысячной армией в интолии Галипогосы, с которой Авидрония вот уже сто лет находилась в состоянии войны, и прошел страну вдоль и поперек, уничтожая всё на своем пути. Здешний интол в конце концов сподобился собрать войско численностью около восьмидесяти тысяч человек и двинулся ему навстречу. Вскоре произошла битва, которую летописцы посчитали самым быстрым сражением в истории Шераса. Алеклия вступил в бой с марша, не успев развернуть колонны в линейный строй. Он бросил всадников и колесницы Белой либеры на правый фланг противника, где у того находилась слабая наемная конница, и вскоре обратил всю вражескую армию в бегство. Преследование галипогосов заняло несколько дней. Вскоре половину из них уничтожили, а оставшихся, вместе с интолом и его свитой, пленили.

Подчинив себе Галипогосы и получив внушительный откуп, Инфект отплыл в Дуканы — важнейший порт Лимы и главный лагерь лимских пиратов. На следующий день после отплытия ДозирЭ наконец ухитрился ускользнуть от своего айма, который ни на мгновение не оставлял белоплащного в покое и под надуманными предлогами никуда с корабля не отпускал. Молодой человек оделся в церемониальные одежды и доспехи, повязал на шею свои многочисленные наградные платки и отправился на лодке к «плавучим акелинам». Прибыв на корабль, где в последний раз встречался с Андэль, он столкнулся с холодностью распорядителей, с какой-то нервной суетой и, в конце концов, был препровожден к Люмбэру. Тонкоголосый толстяк, избегая смотреть в глаза, объяснил белоплащному, что Андэль удостоилась величайшей почести: ее перевели в «восьмую раковину», и теперь к ней доступа нет. Ему очень жаль, но ничего не поделаешь. ДозирЭ возмутился. И тогда распорядитель Дворца Любви шепотом поведал ему, что сам Божественный воспылал чувствами к Андэль и забросил бедную Глум, а она, выпив яд, пыталась покончить с собой, но лишь ослепла. Инфект же теперь при любой возможности навещает юную авидронку и каждый раз дарит ей драгоценности такой красоты, что позавидовали бы и интолы.

— Позволь мне хотя бы увидеться с ней! — взмолился ДозирЭ.

Но Люмбэр лишь замахал руками:

— Что ты! Если об этом узнают — мне просто привяжут камень к ногам и бросят на корм рыбам!.. Если желаешь, то возьми даром любую другую люцею — кто бы ей ни оказывал предпочтение. И если девушка придется тебе по вкусу — можешь целый год без оплаты наслаждаться ее прелестями.

Однако молодой человек настаивал. После упорных препирательств белоплащный достал кошель и предложил распорядителю целый берктоль всего за одну короткую встречу. Люмбэр лишь оскорбился и пригрозил, что прикажет схватить воина и заключить под стражу: будучи именным ростором Инфекта, он располагал для этого достаточными полномочиями. ДозирЭ убрал кошель и взмолился пуще прежнего. Наконец толстяк сказал:

— Боги вершат человеческую судьбу по своему усмотрению, и не нам, смертным глупцам, противиться им. Всё предначертано на небесах, и мой тебе совет: если хочешь дожить до седин — смирись. Однако я знаю, что ты питал к люцее самые глубокие чувства и встречался с ней не только чтобы утолить свое мужское вожделение. И поэтому, несмотря на то, что мне это может стоить жизни, я позволю тебе проститься с Андэль, если ты пообещаешь, что более не побеспокоишь нас подобными просьбами.

ДозирЭ подумал и с готовностью согласился. Вскоре он, с ног до головы закутанный в темный длиннополый плащ, который навязал ему Люмбэр, уже входил в просторные покои, устроенные на корме корабля.

Через проемы, закрытые цветным стеклом, сюда пробивался вечерний свет, бледно светили факельницы, тускло поблескивало золото колонн, курились розовые благовония. Молодой человек вспомнил узкую темницу в трюме, которая служила Андэль жилищем некоторое время назад. Здесь всё было не так: обладательница этих покоев купалась в роскоши. По стенам струились тонкие оливковые ткани, изливал изумрудное сияние неглубокий тектолитовый бассейн, ноги утопали в толстых и мягких дорманских коврах, а из углов безразлично смотрели безжизненным взором пустых глазниц паладиумные и бронзовые статуи.

Дверь за молодым человеком закрылась. Он сделал несколько шагов вперед и в нерешительности остановился, оглядываясь по сторонам. Из полумрака появилась таинственная женская фигура, полувоздушная, обернутая в шелковую бирюзовую ткань; в ее волосах блистали крупные алмазы, роскошные лотусовые серьги излучали голубое сияние, на шее переливалось рубинами и сапфирами тяжелое ожерелье неописуемой красоты, а на запястьях сверкали браслеты, густо осыпанные бриллиантами.

В первое мгновение ДозирЭ опешил: ему показалось, что обитательница великолепных покоев — существо бестелесное, неземное. Однако, приглядевшись, он узнал в призраке Андэль.

— ДозирЭ? — изумилась девушка, не веря своим глазам.

— Да, гаронны, еще этим утром меня звали именно так!

Он распахнул плащ и протянул к ней руки. Но авидронка не спешила в объятия храбрецу. Напротив, она сделала шаг назад и испуганно произнесла:

— Как ты сюда проник? Немедленно уходи! Если тебя здесь обнаружат — наказание будет ужасным!

ДозирЭ опешил. Встречу с возлюбленной он представлял иначе.

— Разве я когда-нибудь страшился преград, пусть даже непреодолимых? И разве могут испугать меня наказания, пускай самые ужасные, когда речь идет о тебе? Но что я вижу: ты не рада встрече? Значит, больше меня не любишь?

Андэль опустила голову. На ее глазах выступили слезы.

— Не было дня, чтобы я не думала о тебе, мой возлюбленный. Если б знал ты, с каким упоением я мечтала о том времени, когда наконец оставлю акелины и смогу принадлежать только тебе. Как мечтала я о счастливых мирских занятиях, о собственном доме, о детях, которых буду растить, — твоих детях. Но обстоятельства сильнее нас. И остается только одно — смириться!

Вот уже второй раз молодой человек слышал это слово — «смириться». Щедро наделенный от природы неутомимым духом противоречия, этой бесполезной и весьма опасной чертой характера, он вспыхнул, словно дорианское масло:

— Смириться? Выходит, ты больше не любишь меня или не любила вовсе? Ведь невозможно смириться, если любовь глубока, словно Анкона. Или, может, будучи любовницей Бога, ты и сама стала богиней и теперь сторонишься недостойных смертных?

— Твои упреки несправедливы! — возмутилась люцея, краснея. — Я питаю к тебе самые нежные чувства, которые когда-либо испытывала, я люблю тебя и по сей день, и сердце мое трепетно бьется, когда я вспоминаю твое лицо. Себя же я вижу не богиней, но скромной рабыней, и вовсе не достойной твоего внимания.

— Андэль! — растрогался ДозирЭ, проклиная себя за недавнюю грубость, и почувствовал, как забилось сердце в его груди.

Он ласково обнял девушку и окунул свое лицо в ее шелковистые волосы. Ему стало так хорошо, как не было никогда. Почувствовав сладкую щемящую негу во всем теле, он застыл, боясь пошевелиться.

В дверь три раза постучали. То был условный сигнал — драгоценное время, отпущенное на свидание, истекло. И тут в голове грономфа родилась сумасшедшая мысль.

— Андэль! — зашептал воин на ухо люцее. — Давай всё бросим, давай сбежим! Я достану лодку, океан спокоен, а я прекрасно ориентируюсь по звездам. К утру мы будем на материке. А потом в Берктоль или еще дальше — в Яриаду. Там нас никогда не найдут. У меня есть деньги, много денег. Я копил, чтобы вызволить тебя из акелин. Мы сможем купить большой дом. Нам будет хорошо вместе. И пусть гаронны сдохнут от зависти! А Авидрония меня простит — я пролил достаточно крови во славу Родины!