ДозирЭ провели по анфиладе с мозаичными полами, мимо множества высоких статуй, потом перед ним и его спутниками разверзлись створки исполинских дверей, похожих на крепостные ворота, открывая просторный вход в какую-то удивительную залу. Молодой человек ступил внутрь, заметив, что его провожатые остались снаружи.

Грономф огляделся. Он с изумлением обнаружил, что оказался в каком-то чудном мире, где было светло и на редкость свежо, где тихая лючина подыгрывала сладкоголосому пению птиц, где ниспадали водопады и плескались в голубых водоемах цветные летучие рыбки, где всё опутали диковинные растения с невиданными крупными яркими цветками, где кругом курился сладкий сиреневый дымок.

Только что ДозирЭ находился в центре душной и шумной Грономфы, в Дворцовом Комплексе Инфекта, но вдруг попал в волшебную страну, где нет палящего солнца и зноя, резких звуков и пыли, забивающей глаза. Страну душевного покоя и тихой радости. Может быть, он уже мертв? А так выглядит бесконечная звездная дорога? Стоило ли тогда бояться смерти?

— Что ты там встал? — раздался требовательный голос.

Молодой человек вздрогнул и очнулся. Он увидел высоко над собой потолок и посредине большой световой колодец, различил стены и пол, а в стороне заметил нескольких застывших на страже телохранителей Инфекта. И он понял, испытав при этом даже некоторое сожаление, что находится не в мире вечного блаженства, а всего лишь в зале Голубых Вод, про которую воины Белой либеры много и восхищенно друг другу рассказывали.

Но кто его окликнул? Помещение было слишком большим. ДозирЭ вгляделся и заметил какого-то человека, стоящего посередине залы, рядом со струящимся тихим фонтаном.

— Иди сюда! — опять позвал голос, но теперь в его интонациях слышалось раздражение.

О гаронны, это же Божественный! Молодого человека бросило в жар. Он быстрым шагом пошел навстречу Алеклии, по дороге едва не споткнувшись о вывернутый корень какого-то огромного безобразного дерева. Воины Белой либеры в частном общении с Инфектом исстари пользовались особыми привилегиями, поэтому для приветствия, чтобы соблюсти правила, ДозирЭ было достаточно просто по-житейски приложить пальцы ко лбу, что он и сделал, отдавая честь своему богу, правителю и военачальнику в одном лице.

Божественный вяло ответил ему: было заметно, что он не в духе и что разговор предстоит отнюдь не о награждении.

— Пройдемся, — правитель указал на дорожку, мощенную блоками из звездного камня. При этом он тронул воина за левое плечо, и тот от боли прикусил губу. ДозирЭ почему-то показалось, что Инфект сделал это нарочно.

— Ах, прости! Я совсем забыл, что ты ранен, — участливо произнес Алеклия. — И ранен дважды, причем в одно и то же место. Первый раз — в Ристалище Могула, когда народ вымолил для тебя прощение, и вчера на хироне какой-то городской акелины. Я ничего не путаю?

— Всё так, — виновато вздохнул воин Белой либеры.

— Что же ты делал в этой акелине? И разве тебе недостаточно Дворца Любви? Может быть, люцеи там недостаточно хороши или их не хватает? Ответь мне. Если мои именные росторы не проявляют должной расторопности, я прикажу их немедленно подвергнуть ристопии.

— Я не имел удовольствия посещать Дворец Любви, — признался ДозирЭ, предчувствуя, однако, некий подвох во всем этом разговоре. — Но от своих друзей — ваших ревностных телохранителей, я слышал об этом месте только самые лестные отзывы.

— Тогда что же ты делал в обыкновенной грономфской акелине?..

Они, не торопясь, прогуливались по аллее, густо опутанной ползучими растениями. Алеклия машинально срывал мелкие цветки, нюхал и бросал в пенистые фонтаны и неподвижные водоемы, которые здесь встречались на каждом шагу.

ДозирЭ уже давно почувствовал, что Инфект раздражен. Это раздражение, которое ощущалось почти физически, несмотря на кажущуюся расположенность властителя, он, естественно, связывал именно с собой, и, несмотря на освежающую пелену мельчайших брызг, часто возникающую на пути, отвратительный пот уже лился по его груди и спине.

Но малоопытный в человеческих отношениях молодой человек даже не мог предположить, как сильно недоволен правитель. И не просто недоволен, а больше того — озлоблен, и весьма-весьма серьезно.

ДозирЭ не знал, что Божественный, втайне от своего окружения и по секрету от народных собраний, очень любил поединки и всячески потворствовал им. Он живо интересовался всеми происшествиями, если речь шла о честном единоборстве: где и когда, кто и с кем дрался, каков повод и чем всё закончилось. Во времена бездумной молодости Алеклия и сам не раз сходился в смертельной схватке с противниками и всегда побеждал, неизменно отправляя соперника в лечебницу или сразу в могильню. Правитель считал, что боевые поединки воспитывают у молодых мужество — залог будущей боевой отваги, и, следовательно, залог победы. Он никогда бы не узнал о том, что происходило вчера на хироне грономфской акелины, если б не эта его скрытая страсть.

Однако сегодня поутру, услышав от Партифика — Вечного Хранителя Реки, сообщение о гибели Туртюфа, правитель слегка расстроился. Эжин был не только одним из самых богатых людей Грономфы, владельцем зданий и кораблей, но и лучшим поставщиком редкостных лакомств и деликатесов для дворцовых трапез и празднеств. И каково же было удивление Алеклии, когда он опять услышал знакомое имя белоплащного воина, непосредственно связанное с этим печальным сообщением.

«Что такое? Опять ДозирЭ! Какой неутомимый молодой человек! — подумал обескураженный Инфект. — За последние полтора года он уже успел совершить столько подвигов и пролить столько крови, что иному легендарному герою и трех жизней не хватило бы, чтобы повторить хотя бы толику его деяний. Одно избиение малльских послов чего стоит! Иной раз кажется, что это и вовсе не человек, а какой-то мифический воин из древних преданий. И чем дальше — тем больше. Скоро любое событие в Авидронии будет связано с именем этого молодцá — конечно, бесстрашного и, несомненно, обладающего редчайшими боевыми качествами и к тому же неизменно везучего, но чересчур деятельного, возможно, даже опасного. Может быть, тогда, в Иргаме, айм Вишневых и был в чем-то прав?»

…Делать было нечего. ДозирЭ набрался мужества, вздохнул полной грудью и рассказал Божественному о своей возлюбленной люцее, о своих горячих чувствах, о том, что уже давно мечтает выкупить девушку из акелины и сделать своею женой. В общем-то, поэтому он и оказался на манеже Ристалища в личине капроноса. Поведал молодой человек и о Туртюфе, который, собственно, поначалу хотел натравить на него свору вооруженных слуг и лишь потом, под давлением гиозов, вызвал воина на честный бой.

Алеклия не ожидал услышать столь романтическую историю. Всё его недовольство как-то само собой прошло, и он даже пожалел, что заставил раненого воина, возможно, страдающего от боли, покинуть лечебницу и прийти сюда. Еще некоторое время назад он не знал, чем закончится эта встреча: может быть, даже строгим наказанием или переводом в самую далекую и всеми забытую партикулу. Теперь же Инфект устыдился своих недавних мыслей: «И как я мог так плохо подумать об этом чистом юноше?»

Очень скоро ДозирЭ крупными шагами возвращался в расположение Белой либеры, очень спешил, но удерживался от бега, боялся расплескать радость, которая с избытком переполняла его сердце. А еще он без конца повторял слова, которые сказал великий правитель, отпуская воина с миром, повторял, словно боясь их забыть: «Я тебе помогу, десятник. Я сделаю так, чтобы ты и твоя люцея не расставались никогда!» О небо, о Гномы! Сам Инфект Авидронии примет участие в судьбе Андэль. Она станет свободной. Какое счастье! Эгоу, Божественный!

И влюбленный грономф, минуя казармы и лечебницу, прямиком устремился в храм Инфекта, чтобы провести в благодарственных молитвах столько времени, насколько хватит сил.

Известный грономфский путешественник и географ Тэгетхф утверждал, что нет на материке гор прекрасней, чем Малльские горы, расположившиеся в ста итэмах от границ Авидронии между реками Пилонес и Голубая. «Теплое равнинное раздолье, — писал Тэгетхф, — вдруг упирается в возвышающиеся стеной холодные кручи. Величественные хребты тянутся здесь бесконечно, то взлетают к небесам могучими заснеженными вершинами, то ниспадают волнистыми склонами в скалистые седловины. На всем этом безграничном пространстве Малльские горы теснятся почти единым каменистым массивом, украшенным сотнями высокомерных пиков. Только иногда между хмурыми утесами пролегают узкие долины, где бьют тугие ручьи, где, распушив хвосты, перекликаются купидоны, и где сочные краски буйной растительности необыкновенно оживляют однообразие обнаженной породы…»