Дэвастас не мог поверить: как такое случилось? Что произошло? Где его бесстрашная армия, не знавшая поражений? Неужели этот куцый авидронский отряд — виновник гибели столь славного воинства?

О, Дева! Как же его Интолия ларомов? Ведь еще вчера он чувствовал себя хозяином этих земель и полновластным правителем этих дикарей. А как же Хидра? Она ведь ждет его, своего единственного возлюбленного!..

Между тем последние иргамы пали. Дэвастас опомнился только тогда, когда увидел перед собой ДозирЭ верхом на коне, с исполинским мечом в руках.

— Расступись! — зарычал ДозирЭ, обращаясь к своим воинам, собиравшимся добить Дэвастаса, и направил на него коня.

— Сейчас ты умрешь, поганый раб! — взревел Дэвастас и рванул лошадь навстречу.

Через мгновение они сошлись, и два меча ударили друг о друга. Великолепный дорманский меч Дэвастаса при этом обломился, и пока он вытягивал из ножен кинжал, ДозирЭ изловчился и воткнул в шею коня иргама сквозь двухрядную кольчугу свой клинок. Конь рухнул, накрыв содрогающимся в агонии телом несчастного хозяина. ДозирЭ спрыгнул с Крылатого и двинулся к Дэвастасу, скинув с головы шлем, бросив в сторону меч, который ему сегодня уже достаточно послужил, и вынул кинжал для пробивания доспехов. Иргам, пытаясь выбраться из-под коня, сильно дернулся несколько раз, но все его потуги оказались тщетными. Он был беспомощен, и добить его смог бы и ребенок.

— Не следует этого делать! — услышал ДозирЭ.

Голос принадлежал Идалу.

— Ты забыл, что Божественный обещал две тысячи берктолей только за живого Дэвастаса? Я не уверен, что нам заплатят и четверть этой суммы, если мы привезем вместо живого иргама его вонючий труп!

— Мне не нужны деньги! — огрызнулся ДозирЭ, ступив еще несколько шагов в сторону поверженного врага.

— Подумай, мой друг! — продолжал увещевать Идал. — Эти деньги нам пришлись бы весьма кстати! Скажи ему, Тафилус!

ДозирЭ наконец остановился, опустил руку с кинжалом и посмотрел на девросколянина, который, к великому счастью, так же как и Идал, был жив и не получил ни одной царапины.

— По мне, я бы убил этого гаронна, не задумываясь… Мне лично деньги не нужны — мне хватает той платы, которую мне жалует Инфект. Но я знаю, что Идал утратил почти всё свое имущество… Его доля, наверное, вернула бы его знатному роду былое благополучие…

ДозирЭ медлил: было видно, что он борется с собой.

— Нет, я должен это сделать! — твердым голосом молвил он.

— Две тысячи берктолей? — вдруг раздался визгливый вопль Кирикиля. — О, Великаны! Две тысячи берктолей!

Яриадец отважно бросился к ДозирЭ и повис на его руке, сжимающей кинжал. Грономф пытался высвободиться, но тщетно — слуга намертво вцепился в хозяина.

— Послушай хотя бы своих друзей «на крови», о, великодушный, если ты уже потерял собственный рассудок!

— Ладно! — в конце концов сдался ДозирЭ и стряхнул с себя Кирикиля.

Все облегченно вздохнули. Дэвастаса вытащили из-под лошади, разоружили и крепко связали. Иргам молча подчинялся и только равнодушно смотрел перед собой.

Начался отлив, и вскоре с обеих сторон островка показались отмели.

Старинный родовой дворец династии Тедоусов, что на Могильной площади Масилумуса, пустовал много десятилетий. Небольшой, уродливый, он не интересовал избалованного роскошью Тхарихиба. В узких галереях старого дворца люди появлялись лишь тогда, когда на Могильной площади что-то происходило: казнь, праздничное шествие или военный смотр. Но ныне, после недавних событий, заброшенный дворец внезапно ожил, наполнился светом факельниц, в нем появились люди, отчего, впрочем, он не стал менее тесным и мрачным. Теперь в нем поселился Хавруш — брат покойного интола Тхарихиба, бывший Верховный военачальник Иргамы и Наставник Нэтуса — юного преемника иргамовского трона. Вместе с ним переехал и сам наследник — своенравный мальчишка лет одиннадцати, ни на мгновение не расстающийся со своим старым слугой — лучником по имени Зваргус. Кроме этого, несколько помещений в самой глухой части дворца послужили пристанищем для матери Нэтуса — смиренной Хидры, которая в свое время под давлением неотвратимых обстоятельств отреклась от власти, титулов и всего имущества и теперь всецело зависела от милости Хавруша.

В тот день над Масилумусом нависли сизые тучи с фиолетовыми прожилками, тяжелые, взъерошенные. Сумрачный безлюдный город с черными угрюмыми массивами полузаброшенных кварталов, может, и хотел бы сегодня омыться животворной влагой небес, очистить свои стены и мостовые не только от пыли и грязи, но и от безнадежных настроений, но за всё утро тучи не проронили ни капли.

Человек, который не был в Масилумусе примерно полгода, вряд ли б его узнал, а если б и узнал, до глубины души поразился происшедшим переменам. Прежде всего, город утратил множество сооружений: городские стены с башнями, десятки великолепнейших дворцов, памятники, монументы, но главное — над городом уже не возвышался символ власти интола, символ непоколебимой мощи государства — Солнечный дворец. Пока он, ослепительно сияющий, еще стоял, цепляя шпилями своих башен проплывающие облака, горожане, несмотря на все военные поражения и на предательский сговор Хавруша с авидронами, несмотря на голод, разруху, унизительную ничтожность своего сегодняшнего существования, еще хранили в сердцах надежду на постепенное восстановление былого могущества интолии. Но вот бывший Верховный военачальник, а сегодня Наставник и, значит, правитель, стараясь в точности исполнить мирный договор, добрался и до Солнечного дворца…

Горожане окончательно пали духом. «Тхарихиб нас разорил, но Хавруш лишил нас веры! — мрачно говорили они. — Тхарихиб хотя бы был интолом, а интолы часто бывают глупыми и жадными. Но Хавруш сначала увел из семей всех наших мужчин, которые остались лежать на полях сражений, потом отдал Алеклии всех рабов — и стало некому трудиться, силой отнял у людей мало-мальски ценное имущество, а теперь еще и разбирает Солнечный дворец. Да лучше бы мы все погибли при штурме города!»

В самом Масилумусе стало жутковато. Город был темным, безликим, загаженным помоями, прямо на площадях вздымались дымящиеся кучи мусора, по округе разносился удушливый отвратительный запах тлеющей гнили. Во многих местах, особенно на окраинах, подвергшихся атаке тяжелых метательных орудий, большинство зданий стояли разрушенными. Немало домов подверглось разграблению, часто можно было наблюдать, как из окон некогда пышного дворца выглядывают с циничной ухмылкой гнуснейшие физиономии прожженных негодяев-мародеров. На улицах было пусто. Половина населения еще до прихода авидронов покинула город и так и не возвратилась, а тем, кто еще оставался здесь жить, ходить по улицам даже днем было небезопасно: подворотни кишели подозрительными бродягами, прячущими под плащами кинжалы. Вечером город и вовсе погружался во мрак (уличные факельницы больше не радовали жителей ярким дружелюбным пламенем), и начинался такой хаос, что даже вооруженные до зубов отряды вынуждены были соблюдать осторожность. Двух тысяч гиозов, призванных оберегать граждан, оказалось мало для поддержания порядка, тем более что большая их часть охраняла Могильную площадь и Дворец Тедоусов. К тому же они давно не получали платы, роптали и часто, чувствуя полную безнаказанность, сами чинили беззаконие: занимались поборами и грабежами. Теперь город, где царило полное безвластие, с опустошенными складами и лавками, с безлюдными Аренами, город, где свирепствовали сборщики податей и собиратели откупа, где давно уже съели всех животных и люди прямо на улицах падали замертво от голода, — этот некогда процветавший, праздный двухмиллионный город казался городом-призраком, городом мертвых.

В тот день Хавруш, выйдя поутру из покоев Хидры, сразу направился в портофин. Небольшое помещение, некогда принадлежавшее прославленным интолам, теперь служило местом добровольного заточения этого не самого удачливого потомка Тедоусов. Бывший полководец, проигравший все военные битвы, но зато одержавший верх в политических сражениях, зачастую не менее кровавых, стал единовластным правителем своего многострадального государства, а следовательно, полноправным хозяином этого старинного прибежища властителей Иргамы. Он сразу же поспешил переделать его по своему вкусу. Выслушивая в портофине сообщения посланников из провинций, донесения лазутчиков и многословные рассуждения Пророков, Хавруш объединил всё это с утренней трапезой. Закончив ее, он властным жестом прогнал всех посетителей и возлег на широкое и прочное ложе, изготовленное специально для него.