– А что, Татиана дружна с царицей? – полюбопытствовала я.

Катерина ответила, что супруги Турчаниновы близки к царской чете.

Интересно, что все эти многочисленные сведения Катерина успела получить, в сущности, за один день, и без особых усилий.

Когда наша колымага въехала во двор, Турчанинов стоял на верхней ступеньке наружной деревянной лестницы. Я вдруг почувствовала, что боюсь – вдруг он остановит нас, что-то скажет. Но он казался равнодушным. Тем не менее, я скорее осознала, нежели увидела, что он посмотрел на меня. Это был странный мужской взгляд, без похоти, с каким-то странным интересом, я не понимала, что это. И это не было похоже на то чудовище, каким мне уже представлялся Турчанинов.

Прошло еще несколько дней. Пока я не могла понять, как все будет складываться дальше. Придется ли мне все же оказывать царице услуги повивальной бабки? На всякий случай я принялась за изучение книг, которые подарил мне Сантьяго Перес.

Несколько раз я обедала с Татианой в ее комнатах. Она мне все больше нравилась своей добротой, хрупкостью и своеобразным умом.

Каждое утро я умывалась холодной водой. Я спросила Катерину, как вообще в Москве моются. Она ответила, что здесь есть бани общественные и домашние. Домашняя баня имеется и в доме Турчанинова. И мне стоит только сказать хозяйке, и специально для меня истопят баню. Катерина добавила, что русская баня – это нечто исключительное, она врачует от всех недугов и возвращает молодость.

Сама Катерина была озабочена тем, чтобы поставить на ноги свою мать и братишек и как можно чаще видеться с ними. Мы еще несколько раз были в ее деревне. Она не предлагала мне познакомиться с ее родными. Шишкин всякий раз получал свое вознаграждение за помощь.

И все же Катерина нашла возможность передать Татиане мое желание вымыться. Татиана стала говорить, что давно бы истопила для меня баню, но не знала, водится ли у нас вообще такое. Я рассказала ей, что в Лондоне, например, тщательное мытье всего тела не шибко популярно, но сама я мыться люблю, и не считаю, что ароматные притирания и духи могут заменить мыло и горячую воду.

Вечером перед купанием я по ее приглашению пришла к ней. Она сидела в легкой пестрой одежде, очень шедшей к ее тонкой фигурке. Ее тонкие, с рыжинкой, длинные волосы были распущены по плечам. И снова она показалась мне хрупкой девочкой. Не знаю уж почему, но русские вообще часто казались мне детьми. Татиана мне улыбнулась. Перед ней на столе стояло блюдо каленых орехов, на коленях она держала толстую растрепанную книгу.

– Вот, – сказала она, придвигая ко мне блюдо, – Читаю. Скоро баня будет готова. Хорошо будет, увидите.

Читала она, к моему удивлению, моего любимого «Дон Кихота» в переводе на немецкий.

– Это моя любимая книга! – воскликнула я.

– Книга необыкновенная! Мишка Шишкин эти книги из Германии привез для Турчанинова моего.

– А твой Турчанинов – охотник до чтения? – мне стало любопытно.

– Еще какой! – ответила она даже с гордостью, – Его, случается, от книги за уши не оттащишь.

Я с удивлением заметила, что этот Турчанинов занимает меня. Но почему? Разве не ясно, что на самом деле – это отвратительное чудовище.

Совсем стемнело. Татиана взяла большую свечу в серебряном подсвечнике и повела меня в баню. Это оказалось небольшое деревянное строение во дворе. Внутри было жарко и много пара. Мы разделись догола. Татиана восхитилась моим сложением. Но она и сама была хороша – тоненькая с маленькими грудками, в этом пару тело ее виделось совсем светлым, почти призрачным. Нога ее зажила, она уже не хромала. Мы долго мылись. Потом она велела мне лечь на деревянную скамью, взяла большой растрепанный веник из сухих лиственных веток и принялась хлестать меня по спине. Я вскрикивала. Затем она велела, чтобы я то же проделала с ней. Теперь уже кричала она. Потом мы снова обливали друг друга водой.

– Это березовые веники, – сказала она, переводя дыхание, – От них как здоровеешь! А сок березовый какой. Это уж весной. А зимой после бани как на снег выскочишь – хорошо!

– На снег после такой жары? – я удивилась.

– На снег, непременно на снег, – смеялась она.

И мне очень захотелось, чтобы скорее пришла зима и можно было бы это проделать.

Мы оделись, вышли в маленькую прихожую, которая называется предбанником, и там выпили из деревянных кружек квас, очень вкусный, немного терпкий и кисловатый русский напиток, чуть похожий на английское пиво.

После бани я чувствовала себя легкой, чистой и поздоровевшей. Мы вернулись в комнаты Татианы и сели за стол. Трапеза была уже приготовлена. Мы принялись с аппетитом есть.

Я решила, что пожалуй самое время поговорить о моей дальнейшей жизни здесь.

– А что, Танюша, – начала я, – Как же все решится? Поведут ли меня к царице?

Татиана задумалась.

– Не знаю, – наконец призналась она, – Это уж как Турчанинов мой.

Я принялась выспрашивать ее, уверенная, что она все-таки что-то знает. Она отнекивалась; должно быть, боялась своего Турчанинова. Наконец она все же рассказала мне осторожно, что боярская партия, противоположная партии Турчанинова, упирает на то, что я не православной веры.

– Но Турчанинов Мишка мой, он уж найдет, как извернуться-то! – в голосе ее снова прозвенело восхищение.

Может статься, она любит его. Все бывает!

Мне бы очень хотелось знать, как намеревается «изворачиваться» Турчанинов в отношении меня. Но Татиана или и вправду больше ничего не знала, или боялась говорить.

Но спустя еще несколько дней, я уже кое-что узнала сама, и при обстоятельствах довольно любопытных.

Плешакова я со дня приезда видела мельком. И вдруг он явился. Заговорил он со мной по-английски. Катерина не могла нас понять. Плешаков сказал, что Турчанинов хотел бы поговорить со мной.

Я насторожилась. Почему-то мне подумалось, что это не будет обычный разговор, и надо собраться с силами и быть готовой к чему угодно.

– Хорошо, я поговорю с ним, – ответила я.

– Это сейчас, – спокойно сказал Плешаков.

Я задумалась на мгновение. В конце концов я здесь не рабыня, я свободна. Я не пойду на поводу у этого Турчанинова.

– Сейчас я не могу, – так же спокойно возразила я, – Разговор придется перенести.

– Одевайтесь, – Плешаков будто и не слышал моих возражений. – Господин Турчанинов ждет вас.

Целую минуту мы смотрели друг на друга. Затем я невольно отвела глаза.

– Выйдите! – произнесла я повелительно, – Я оденусь.

Плешаков вышел, всем своим видом являя почтительность. Я начала переодеваться. Я заметила, что двигаюсь быстро, тороплюсь. Но почему? Разве мне грозит опасность? Разве я чего-то боюсь? И вдруг меня осенило: да только я одна здесь и боюсь! Никто не боится: ни Константин Плешаков, ни Катерина, ни Татиана. Одна я боюсь. Но почему? И как перестать бояться? Как подавить этот странный страх? Я же вовсе не трусиха.

В черном платье с закрытым воротом, накинув на волосы, собранные в узел на затылке, покрывало из плотного шелка, отделанное черным кружевом, я вышла к Плешакову. Он почтительно поклонился. Катерина встревоженно коснулась рукава моего платья. Константин заметил это.

– Что тебе? – грубо спросил он по-русски. Она не успела ответить, потому что он сильной рукой втолкнул ее обратно в комнату и почти злобно произнес:

– Давай! Пошла! – и прибавил грубое непристойное ругательство.

Затем сильно хлопнул дверью. Конечно, девушка хотела о чем-то предупредить меня. О чем? О какой опасности? Но теперь за дверью она молчала, больше не пыталась помочь мне. Значит, нельзя было. Иначе бы она не оставила меня.

Мы спустились по лестнице, я следовала за Константином. Мы перешли двор, затем поднялись по главной наружной лестнице и вошли в покои Турчанинова.

Остановились мы в комнате со сводчатым потолком. По убранству она напоминала комнаты Татианы и мое здешнее жилище. Но в глаза мне бросился высокий застекленный шкаф с книгами. Шкаф был немецкой работы. Я вспомнила, как Татиана говорила мне о любви Турчанинова к чтению.