Я знала, что поблизости от моей, других комнат нет. Значит, Селия будет спать далеко от меня. Но в конце концов, что это? Откуда у меня эти нелепые и запоздалые опасения? Она почти всю свою жизнь провела далеко от меня. В доме Николаоса она в полной безопасности.

– Так будет лучше, верно? – Николаос повернулся ко мне.

Я подумала, что помимо простой житейской заботливости, он предполагает, что каждая из нас хочет оставаться в одиночестве. И, пожалуй, он прав.

– Да, так будет лучше, – согласилась я.

Вместе с дочерью я прошла посмотреть отведенную ей комнату. Это была такая же маленькая, тесная комната, как моя. Должно быть, она служила чем-то вроде бельевой или кладовой прежде и помещалась на втором этаже. Неподалеку была библиотека. Селия заметила резную дубовую дверь и спросила, что за ней.

– Библиотека, – ответила я. – В этом доме хорошая библиотека.

Селия немного оживилась, даже встрепенулась. Она спросила, можно ли будет по вечерам и ночью здесь читать книги. Я ответила, что об этом надо спросить Николаоса.

Мы спустились вниз. Я спросила у одного из слуг, где сейчас господин Николаос.

– В своей комнате, отдыхает.

Мы, конечно, решили не тревожить его.

– Ты пока иди в дом Монтойя, – сказала я Селии – А я договорюсь с Николаосом. Думаю, он позволит тебе посидеть в библиотеке.

Селия ушла вместе со слугой, которого я попросила сопровождать ее. С одной стороны, довольно странная предосторожность. Стоит ли так оберегать девушку, которая решилась в мужском костюме проделать долгий и небезопасный путь. А с другой… Никакая предосторожность не может быть излишней.

Я подумала, что греческий священник прислан Теодоро-Мигелем. Значит, это агент Теодоро-Мигеля. Значит, теперь за нами наблюдают в открытую. Кажется, Николаос сначала хотел сам читать молитвы над умершим. Но затем все же решил соблюсти обрядность…

Я бродила по саду. В сущности, так же бесцельно, как совсем недавно Селия.

У меня не было слез. Я не могла заплакать. Я не могла тосковать и печалиться остро и мучительно. Только серая, тягостная тоска…

Вдруг я подумала, с кем сейчас мертвый Чоки. Кто остался в гостиной? Неужели Николаос оставил мертвого друга наедине со священником, агентом Теодоро-Мигеля?

Я быстро вернулась в дом. Подошла к двери гостиной. Но дверь оказалась заперта.

Я снова вышла в сад. Окно в гостиную не было занавешено. Я посмотрела. Тело покоилось на столе. Свечи горели. Но никого не было. Я заглянула в окно комнаты Чоки – тоже никого. Значит, Николаос запер дверь, а священнику также отвел какую-то комнату для отдыха…

Время тянулось. Я немного посидела в своей комнате. Но сидеть отупело в тесном пространстве было совсем уж мучительно. Тогда я снова ушла в сад.

Сумерки спустились. Бродя взад и вперед, я не заметила, как прошло время.

Один из слуг отыскал меня в саду и позвал ужинать. Ужинали мы втроем – Николаос, священник и я. Селия еще не вернулась. Я спросила Николаоса, можно ли ей почитать в библиотеке. Он дал мне ключ.

Сразу после ужина Николаос и священник отправились читать молитвы по умершему. Я знала, что ночь они проведут у его изголовья.

Простившись с Николаосом, я снова вышла в сад, прошла во двор, подошла к воротам. Меня уже начинало тревожить то, что Селия не возвращалась.

Один из слуг подошел ко мне и попросил пройти в дом. Я встревоженно последовала за ним.

Оказалось, вернулся тот слуга, в сопровождении которого ушла Селия.

Он прошел через калитку сбоку, поэтому я не заметила его. Теперь он ждал меня в комнате возле кухни.

– Что произошло? – спросила я. – Почему вы один?

Он все рассказал мне.

Во дворце Монтойя Селия застала Мигеля, своего названного отца. Он как раз расспрашивал слуг, появлялась ли Селия. Ему легко удалось выяснить, что она оставила в доме мужскую одежду и коня – на конюшне. Предупрежденный Анхелой, он, конечно, понял, где может находиться Селия, и собирался отправиться в дом Николаоса. Это я хорошо себя уяснила из рассказа слуги.

Судя по его словам, Мигель держался сурово. Он не бранил дочь, не выговаривал ей. Слуга пожалел девочку. Она побледнела и плакала. Мигель твердо решил увезти ее в горы. Она принялась дрожащим голосом умолять отпустить ее, но он был неумолим. Он увел ее и, вероятно, запер. А слуге он приказал возвращаться домой.

– Он ничего не просил передать мне? – спросила я.

– Нет, донья Эльвира.

Я подумала, что Мигель, которого я, в сущности, совсем не знаю, настроен дурно по отношению ко мне. Он уже давно не был тем обаятельным юношей, в которого влюбились когда-то Ана и Анхелита. Теперь он явно превратился в строгого, хотя и справедливого отца большой семьи. Конечно, я представлялась ему опасной нарушительницей семейного спокойствия. Он был из тех мужчин, что живут ради семьи. Во мне он, конечно, видел безнравственную женщину, авантюристку, лишенную твердых моральных устоев. Ну что же! Он по-своему был прав.

Он вырастил Селию. Он не хотел моего влияния на нее.

Казалось бы, я могла быть спокойна. Селия в доме своих родителей, в доме людей, которые всегда заботились о ней, лучше, чем я. Мигель увезет ее в горы, к Анхеле…

А любовь Селии? По-настоящему, я должна даже радоваться, что моя дочь уже не в доме Николаоса. Нелепо потакать ее нелепым детским страстям. Все это обычный бред юности. Все это пройдет. Она поплачет и успокоится. Именно так я должна рассуждать.

Но я не могла рассуждать так. Я вспоминала себя в юности. Конечно, моя любовь к Брюсу Карлтону была проще, естественнее, была здоровым чувством здоровой созревшей девушки к здоровому сильному мужчине. Казалось бы, ничего общего с чувством Селии к умирающему, к мертвому. Но… Любовь – это любовь… Я представила себе, в каком отчаянии она сейчас. Что она думает обо мне?

Но, может быть, я сочувствую ей и хочу помочь просто для того, чтобы расположить ее ко мне? Поэтому я пытаюсь задобрить ее, желаю потакать ее желаниям.

О, Господи, ну и пусть!

Мне надоели эти мучительные размышления, эти попытки анализа собственных чувств и поступков.

Она сейчас в отчаянии, она плачет… Она должна увидеть человека, которого она полюбила. Она должна похоронить его…

Я очнулась. Я сидела, сгорбившись на простом деревянном стуле. Я распрямилась и встала. Попросила подать мне письменные принадлежности. Быстро написала Николаосу, что Селия во дворце Монтойя и я еду, чтобы привезти ее.

Затем я велела кучеру запрягать, а записку велела передать Николаосу, если я скоро не вернусь.

Карета ехала быстро. В сущности, ночью в Мадриде не было так уж опасно.

Вдруг я встревожилась. Я подумала, что не успею. Мигель мог поторопиться. Возможно, он уже везет Селию в горы. Что с ней? На что она может решиться? Конечно, в горной деревне будут строго стеречь ее. Она не сможет снова бежать…

Я даже мысленно вначале не произносила это слово «самоубийство». Но именно о такой возможности я думала. Именно на такой непоправимый поступок отчаяние может толкнуть Селию. В тревоге я приподнялась на жестком сиденье, словно это могло ускорить ход кареты. Но что-то подсказывало мне, что я успею.

Я подумала о Николаосе. Я знала, что пока тело его любимого друга не предано земле, он ничего с собой не сделает. А потом?.. Будет ли по-прежнему действовать мой довод о том, что его самоубийство причинило бы страдание душе умершего?.. Да ведь Николаос не хуже меня знает все поверья о душе. И если он решится, никто не остановит его, ни мои просьбы, ни надзор Теодоро-Мигеля.

Карета остановилась. Я вышла, не дожидаясь, пока кучер поможет мне, и быстро пошла к воротам.

Прижалась лицом к прутьям узорной ограды. Никого. Привратника нет. Значит ли это, что Мигель уехал? Я велела кучеру ждать.

В этот дом я сейчас должна попасть во что бы то ни стало?