– И после всего этого ты хочешь туда вернуться?! – невольно воскликнула я.

Катерина с молчаливым упрямством кивнула.

– Иудеи и русские – это очень странно, – заметила Сафия. Мне кажется, никто из них не в состоянии полюбить живого единственного человека. Первые любят лишь свою веру, вторые – лишь родину.

– Я не могу в это поверить, – ответила я ей и снова обратилась к юной Катерине. – Но быть может, несмотря ни на что, ты все же любила своего господина и поэтому хочешь вернуться?

– Я? Любила? – глаза девушки злобно сверкнули, щеки вспыхнули. – Я удушила бы его собственными руками, выпила бы, высосала по капле кровь из его поганых жил!..

Но я по-прежнему не понимала.

– Может быть, все дело в том русском юноше, который здесь недавно появился, – осторожно заметила я.

Она посмотрела на меня настороженно, затем обменялась быстрыми взглядами с Сафией. Та повела глазами, показывая Катерине, что со мной можно быть откровенной.

– Вы о Константине, стало быть, знаете, – спокойно сказала Катерина. – Нет, не в нем дело. Просто если я не вернусь, я умру здесь. Здесь все чужое.

– Кто та женщина, которую сопровождает русский? – спросила я.

– Не знаю, – Катерина вздохнула. – Я не понимаю ее языка. Константин понимает, но не говорит мне. Она очень больна. Ваш сын, должно быть, знает, кто она. Он говорил с ней.

Что же это все значит? Почему здесь замешан Брюс? Не связано ли все это каким-то образом с королевой Франции? Что ж, я расспрошу его. Но тут мысли мои обратились к другим предметам.

– «Катерина» и «Константин», – это ведь греческие имена? – спросила я девушку.

– Нет, русские.

– Что же они означают по-русски?

– Ничего. Разве имена могут что-то значить? Имена – это имена. Младенца приносят в церковь, и поп дает ему имя того Святого, который приходится на день крещения.

– А такие имена ты знаешь: «Андреас», «Николаос»?

– Знаю, знаю, – она чуть подалась вперед и оперлась кулачками о колени. – Только вы неверно говорите. Надо – «Андрей», «Николай».

Я вспомнила, что наставником Николаоса и Чоки был некий московит Михаил, сын Козмаса.

– И имя «Козмас» есть у русских?

– Вы знаете много русских имен. Только выговариваете все неверно. Надо – «Кузьма», – она горестно вздохнула. – Это имя моего отца.

– А «Михаил»? Лицо ее омрачилось.

– И это русское имя. Так звали моего господина. Боярин Михаил Турчанинов.

Мне не хотелось, чтобы она вновь вспоминала обо всем том страшном, что пережила с этим человеком. Я поспешила отвлечь ее.

– А почему вас, русских, называют «московитами»?

– Наверное, потому что столица нашего царства – большой город Москва. У моего господина там дом. – Она вдруг подняла руку, согнутую в локте, сложила пальцы щепотью и перекрестилась.

Я видела, как крестились Николаос и греческий священник. Было очень похоже.

– Ваша вера – греческая? – спросила я. – Потому и имена у вас греческие?

– Нет, – она посмотрела на меня своими ясными глазами. – Наша вера – русская и имена у нас – русские.

– Но ваши святые – греки?

– Нет, – она заговорила мягко и видно искренне желала просветить меня. – К нам веру принес Святой Андрей, апостол Христа. Мы – первые христиане.

Она говорила по-прежнему мягко, но уже с гордостью.

– Однако сам апостол, судя по его имени, был греком, – попыталась возразить я.

– Но ведь это русское имя. Я уже сказала вам, – ответила она с прежней мягкостью и терпением.

– Значит, он был русским?

– Да, как может быть иначе!

– Так. А кем же был Христос? – вырвалось у меня.

– Сыном и посланником Божиим, – кротко отвечала она и снова перекрестилась.

Это, конечно, был чудесный ответ, и можно было дальше не спрашивать. Сафия с легкой улыбкой следила за нашим богословским диспутом.

Уже тогда начал для меня проясняться странный и удивительный характер русских. Во-первых, их вера в нелепости и в свое первенство неколебима. Во-вторых, они способны упорно и даже с каким-то злым и тупым упорством твердить, что белое – это черное. И самое интересное, что в конце концов каким-то непостижимым образом окажутся правы. И в-третьих, им безразличны страдания конкретного человека, будь-то даже собственные страдания, ибо в сравнении с понятием их о русском святом православном царстве эти страдания – ничто. И вот именно поэтому я утверждаю, что русские – великий народ и когда-нибудь силой, нет, не своего оружия или своего множества, но силой своего бесправия и твердостью своей веры в свое первенство, они завоюют если и не весь мир, то, во всяком случае, значительную его часть.

Я отправилась в комнаты, которые занимал Брюс. Мне было позволено ходить на мужскую половину дома.

Брюс обрадовался моему приходу. Он выглядел здоровым, веселым и оживленным. Он извинился передо мной за то, что в последнее время мы так редко виделись.

– У меня много дел, мама. Но скоро мы отплываем.

– Брюс, – начала я, – кое-кто в этом доме рассказал мне кое о чем. Я мало знаю здешние порядки, но я уверена, что ты никого не выдашь.

– Не может быть сомнения! Но о чем, собственно, идет речь. Это дом моего друга, здесь мы в полной безопасности.

– Я верю. И в твои дела я мешаться вовсе не хочу. Но все же прости мне мое естественное женское любопытство. Кто эта женщина, которую привезли недавно? И что за русский юноша сопровождает ее? Вероятно, все это так или иначе связано с твоей любовью к французской королеве. Но ты должен быть очень осторожен. Я не хочу потерять тебя. Ты мой первенец, мой старший сын.

Брюс обнял меня за плечи и легонько встряхнул.

– Мама, ты такая хрупкая. И почему ты решила, что все на свете связано с моей любовью к Анне? Успокойся, не о том речь. И никакая опасность мне не грозит. А если я что-то и скрываю от тебя, то, откровенно говоря, это потому, что я боюсь за тебя.

– Но при чем же здесь я? Не понимаю.

– Просто мне известен твой отчаянный характер, твоя жажда познавать и видеть новое.

– Брюс, дорогой, ты только разжигаешь мое любопытство. Если уж я узнала что-то, значит, не успокоюсь, пока не узнаю все! И ведь узнаю непременно. В доме, где столько женщин, трудно что-то скрыть.

– Что ж, пожалуй, ты права. – Он еще с минуту колебался. – Я расскажу тебе все. Эта женщина – англичанка, госпожа Горсей. Она занемогла в пути. Похоже, у нее злокачественная лихорадка. И боюсь, ей не выжить…

– Но почему это нужно скрывать от меня? Мне кажется, напротив, я могла бы облегчить страдания больной. Пусть она перед смертью хотя бы услышит родной язык, увидит единоплеменницу.

– Подожди, мама, подожди. Я хочу изложить все по порядку. Госпожу Горсей сопровождает русский юноша Константин Плешаков…

– Что такое «Плешаков»?

– Это не титул и не звание. Это фамилия. У русских довольно странные фамилии, к ним не сразу привыкаешь.

– Откуда ты узнал этого человека?

– Мы подружились в порту. Он плыл на английском корабле.

– Эта госпожа Горсей – его возлюбленная? Они бегут, скрываются от преследователей?

– Мама! – Брюс расхохотался. – Сразу видно, что ты не знаешь русских. Бежать из-за любви! Все, что ты сейчас здесь наговорила, любой русский сочтет для себя оскорбительным.

– Да, да, – я улыбнулась, – они любят только свою родину. Это я уже слышала.

– От кого?

– Не имеет значения. У меня тоже могут быть свои маленькие тайны. Но рассказывай дальше.

– Константин Плешаков был послан в Англию с тайной миссией. По тайному распоряжению царя он должен доставить в Россию повивальную бабку для самой царицы.

– Пока не очень понимаю. Разве в России нет повивальных бабок? Глупый вопрос. Но невольно…

– Разумеется, повивальные бабки имеются повсюду. Но русский царь Алексей Михайлович, вероятно, полагает, что в Европе повитухи более умелые и образованные. Кажется, его супруга страдает каким-то женским недомоганием…