– Вам известно. То, наслаждение, что даете вы, его ничем не заменить.

– То-то! Целуй.

Он неуклюже повернулся задом, нагнулся и оголил зад. Я увидела, как Николаос наклонился, встал на одно колено и приложился губами к этому дряблому старческому заду. Немыслимо!

Николаос стоял, преклонив колено. Теодоро-Мигель повернулся к нему и посмотрел. Затем вдруг резко шагнул и отдернул занавес. Я увидела настоящую камеру пыток – дыба, щипцы, колеса.

– Ну, как тебя прикажешь? – спросил Теодоро-Мигель. – Как тебе угодно?

– Как будет угодно вам, – напряженно и тихо отвечал Николаос.

– Мне? Мне будет угодно просто. Я ведь простой и добрый человек. И напрасно, напрасно Леон Горди упрекает меня, будто бы я одержим неестественными страстями. Он, видите ли, презирает меня. Но не всем же быть такими пресно-правдивыми, как он! Встань!

Николаос поднялся.

И тогда Теодоро-Мигель с силой ударил его кулаком по лицу. Николаос пошатнулся, но не вскрикнул. Я почувствовала, как внезапная страшная дрожь охватила мое тело. Я сунула пальцы в рот, кусала костяшки. Теодоро-Мигель ударил еще раз. Я видела, как текла кровь. Он выбил Николаосу глаза. Я приподнялась на локтях и видела лицо Николаоса… как текло по лицу… Он стоял, не кричал… Но самое страшное было, что меня трясло в мучительных пароксизмах наслаждения… Это было самое страшное…

– Теперь уходи вместе со своей старой шлюхой. – Теодоро-Мигель теперь говорил лениво, словно сытый кот мурлыкал. – Кажется, я ее неплохо удовлетворил. Запомнит. Разрешаю тебе жениться на Ане де Монтойя. Титул перейдет к тебе. Я это сделаю. И не огорчайся. Я простил тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Мы будем видеться, – он хихикнул на слове «видеться».

Как мы снова оказались в карете, не помню. Но помню, что Николаос шел прямой, не стонал, не кричал, только слегка опирался на мою руку.

Карета тронулась. Было уже по-утреннему холодно. Только теперь Николаос потерял сознание. Обморок был глубоким. Я не могла привести его в себя. Руки его, его окровавленное лицо были холодны, как лед.

Карета остановилась у дверей нашего дома. Я выбралась и попыталась снова привести Николаоса в чувство. Но мне это никак не удавалось. Я выглянула из окошка кареты и тихо окликнула кучера:

– Помогите мне. Он без сознания. Не может выйти.

Кучер молча слез с козел, вытащил Николаоса из кареты и положил на землю. Затем так же молча снова взобрался на козлы, карета тронулась.

Я постучала в ворота. Привратник тотчас отозвался. Значит, в доме нас ждали; может быть, и вовсе не ложились. Ворота отворились. Да, нас ждали – привратник и Альберто. Они не стали суетиться, вскрикивать, удивляться. Наверное, они о многом подозревали или даже знали. Наверняка они и сами прошли все муки в застенках инквизиции.

Они отнесли Николаоса в его комнату.

– Пошлите за доктором Пересом, скорее, – попросила я.

Перес явился быстрее, чем я ожидала. До его прихода мы так и не смогли привести Николаоса в чувство. Перес сумел оказать ему помощь, обморок перешел в глубокий сон. Мы смыли кровь с лица. Перес наложил повязку. Не о чем было спрашивать. Ясно было, что у Николаоса теперь нет глаз, видеть он больше никогда не будет. Как воспримет это Чоки? Что ему сказать, как объяснить?

Пересу ничего не надо было объяснять.

– Я знал, что этим кончится…

И вдруг он глухо зарыдал, уткнув голову в колени, сидя на краю постели своего друга.

– Знал? – У меня от боли сердце зашлось, я стояла перед ним грязная, окровавленная, оскверненная. – Знал?! И терпел? И пользовался? Да?!

– То, что я делаю, нужно людям, – глухо отозвался он.

– Нет! Не нужно, не нужно, не может быть нужно людям то, что дается такой ценой! Нет!.

– А твое освобождение какой ценой добыто?

– Хорошо. Ты прав. Молчи. Я знаю, что я сделаю.

– Нет! – Он схватил меня за руки, вскочив. – Ты этого не сделаешь. Не сумеешь. Ты этим только навредишь. Всем. И ему. – Перес кивнул на Николаоса. – Ему в первую очередь.

– Но так невозможно! Невозможно терпеть и пользоваться. Невозможно.

– Права и ты. Надо обдумать. Но так, чтобы это не повредило нам всем. А сейчас иди вымойся. На тебя страшно смотреть.

Я покорно отправилась в ванную.

Смывая с себя грязь минувшей ночи, я снова и снова представляла себе Николаоса. Вот мы сидим в гостиной. Вот он разговаривает со мной, улыбается, заботится о Чоки. А вот что стояло за всем этим. За моим освобождением. Господи! Но где же в этом мире можно спастись? Где есть такая земля, такая страна, чтобы не было таких мучений, чтобы не зависеть от тех, у кого власть? Нет. Нигде нет. Всюду одно.

Я вымылась, переоделась в чистое и вернулась в комнату Николаоса. Перес сидел теперь на стуле у его изголовья. Я тоже пододвинула стул и села.

Кажется, мы просидели неподвижно более часа. Потом раздался голос Николаоса, голос был слабый, но это был его голос.

– Где я? Кто со мной?

Это было совсем странно, но он спрашивал спокойно.

– Ты дома. – Я опустилась на колени у постели и гладила его щеки. – Это я, Эльвира. И Сантьяго Перес здесь.

– Это хорошо, – спокойно сказал Николаос. – Сантьяго! – Он протянул руку. – Как ты думаешь, когда я смогу встать?

– Думаю, через несколько дней будешь на ногах. – Перес старался, чтобы его голос не дрожал. – Пока тебе надо лежать.

– Хорошо. Я посплю еще немного. Устал. Но вдруг он вспомнил.

– Донья Эльвира, пойдите к девочке. Ей, должно быть, страшно и тревожно.

– Да, сейчас, Николаос, сейчас.

Я машинально кивнула, но он не мог этого видеть. Почти тотчас уснул.

– Какая девочка? – тихо спросил Перес, – Могу я знать?

– Теперь все равно, – отвечала я так же тихо. – Это Ана де Монтойя, дочь тех людей, у которых воспитывались мои дети. В сущности, он спас ее.

Дальше я не стала объяснять, торопясь исполнить просьбу Николаоса.

Я отперла дверь в моей комнате. Ана по-прежнему лежала, вытянувшись под одеялом. Она молча посмотрела на меня. Кроткие глаза ее были полны слез.

– Не плачь, девочка. Все хорошо. Ты можешь встать.

Она села на постели. Я видела ее тонкие руки. Ей было всего четырнадцать лет. Сейчас она как никогда прежде походила на изображение Святой Инессы.

– Ни с кем ничего не случилось? – спросила она прерывающимся голосом.

– Нет.

– И с Николаосом ничего не случилось?

– Нет… Но… Да, случилось. Случилось плохое. Он потерял зрение.

– Из-за меня? Да?

– При чем здесь ты? Это несчастный случай.

– Не обманывайте меня. Это из-за меня.

– Тебе что-то сказали? Кто?

– Никто ничего не говорил мне. Я просто знаю. Сама не знаю, почему, но я знаю.

И она продолжала тихо плакать.

Ана оказалась не такой, как моя Селия. Она послушно оставалась в моей комнате, но не переставала плакать. Николаос действительно через несколько дней уже встал. Но Перес пока оставил повязку на его глазах.

Затем события начали развиваться странно и быстро.

Мигеля, Анхелу и их сыновей доставили в столицу. Им объявили странный указ королевской канцелярии. Им предписывалось выдать замуж Ану за Николаоса. Титул маркизов де Монтойя и все владения переходили к нему. Таким образом, юный Мигель был лишен и титула и наследственных владений. Воистину несчастный род!

Чиновник канцелярии явился к нам и объявил и Николаосу это решение.

Николаос выслушал молча. Я ни о чем не спрашивала его. Он ощупью вышел в сад. Сел на скамью. Он не хотел, чтобы я или Перес помогали ему. Учился сам двигаться по дому и в саду. Ана тихо сидела в моей комнате. Я оставила ей постель, а себе стелила на полу. Но она была в таком состоянии тихого отчаяния, что даже не заметила этого. О том, что решено выдать ее замуж за Николаоса, я ничего не сказала ей.

Я все же вышла в сад и подошла к скамье, на которой сидел Николаос. Он поднял голову и напряженно прислушался. На солнце его лицо виделось бледным.