– Ты, Эмбер? – спросил он почти с уверенностью.

– Я, Николаос. Мне показалось, ты хочешь говорить со мной.

– Да. Ты можешь послать за этими людьми, за родителями Аны?

– Разумеется. Зачем? Я сейчас же пошлю. Прости, что я спрашиваю…

– Я понимаю, ты хочешь знать… Я просто хочу вернуть им дочь, живую и невредимую. И сказать им, что этого брака не будет. Я не рисуюсь перед тобой. Но я чувствую, пришло время совершить то, что я хотел совершить, если бы умер Чоки. У меня больше нет сил терпеть, переносить все это. Надо все кончить. Останься с Чоки. Не оставляй его и Селию. Обещай мне!

Я не стала отговаривать его, только сказала:

– Да, обещаю.

– Пошли за родителями Аны. И не сердись. Я хочу побыть один.

Я быстро ушла, отыскала в доме Альберто, написала записку и велела ему отвезти во дворец Монтойя и передать Анхеле, непременно Анхеле и никому другому.

Николаос сидел в саду. Он чувствовал легкий ветерок, слышал жужжание насекомых, шорохи листвы. Лицо его было спокойно.

Анхела и Мигель приехали, кажется, слишком быстро. Я ничего не успела обдумать. Меня позвали к воротам. Анхела, похудевшая и напряженная, смотрела на меня тревожно и испытующе. Мигель отворачивал лицо с гримасой досады и злости.

– Мигель! – я решилась обратиться именно к нему. – Я прошу тебя, не говори ничего плохого Николаосу. Этот человек спас твою дочь. Она свободна, он сделает так, что брака не будет…

Не меняя выражения лица, Мигель хотел было что-то сказать мне. Но Анхелита прервала его, взяв за руку:

– Не говори, Мигель, не говори ничего. Сделай так, как велит Эльвира.

– Я не велю, я прошу.

– Это неважно, – быстро отозвалась Анхелита. – Все будет по-твоему.

Мигель даже не кивнул ей в знак согласия, лишь молча отвернулся. Но я поняла, что ничего плохого он Николаосу не скажет. Кажется, Мигель чуть ли не с самого детства был одержим некой идеей порядочности. Еще ребенком он видел, как его родители и другие родные всем своим образом жизни стремятся опровергнуть бытующее дурное мнение о цыганах. Он рос в обстановке строгости и высоких нравственных требований. В его характере выработалось презрение и даже отвращение к людям, нарушающим эти требования каким бы то ни было образом. Это презрение, это отвращение он испытывал ко мне, к Николаосу и Андреасу. Переубедить его, конечно, не представлялось возможным. Да он и был по-своему прав. И меня, и моих друзей можно было упрекнуть в безнравственности.

Я проводила Анхелу и Мигеля в одну из комнат на первом этаже. Затем поспешно привела Ану. Когда я сказала девушке, что приехали ее родители и сейчас она отправится домой, Анита сделалась задумчива и печальна. В комнату она вошла робко, быстро поздоровалась с отцом и тотчас отступила к матери и прижалась к ней. Анхела с молчаливой нежностью охватила ее щеки ладонями и внимательно вгляделась в лицо девушки. Затем вздохнула и прижала ее к груди.

Я послала Альберто за Николаосом. Он вошел в сопровождении слуги. Шел Николаос твердо и спокойно, только, может быть несколько более медлительно, чем обычно человек движется в комнате. Альберто что-то тихо сказал ему, вероятно, предложил сесть. Но Николаос покачал головой.

Стоя посреди комнаты, Николаос заговорил. Он остановился так, что перед собой мог бы видеть не нас, но окно, за которым колыхалась под легким ветерком садовая зелень.

– Вы можете увезти свою дочь, – глухо произнес он. – От брака с ней я отказываюсь, ваше имущество и деньги не нужны мне.

Я вдруг подумала, что этот отказ слишком опрометчив. Кто знает, каким мучениям подвергнет Теодоро-Мигель Николаоса, когда узнает, что тот не пожелал исполнить его прихоть. И тут же я поняла, что нет, ничего не будет. Не будет, потому что Николаос принял решение о самоубийстве. Подумав это, я растерялась. Как помочь ему? Как сделать так, чтобы он остался жив?

На лице Мигеля застыло выражение иронии и отвращения. Он, конечно, полагал, что Николаос отказывается от Аны из-за своих отношений с Андреасом. Господи, но какая же странная штука эта самая нравственность! Неужели Мигель но в состоянии испытывать хоть каплю жалости, хоть малую толику благодарности к человеку, который спас ого дочь? Неужели это осознание безнравственности Николаоса уничтожает в душе Мигеля малейшие ростки добрых чувств к нему?

И вдруг… Все мы даже не успели заметить, как это случилось. Тоненькая Ана встала рядом с большим и сильным Николаосом и решительно обернулась к отцу:

– Я не поеду домой, пока Николаос не даст согласия. Я не хочу, чтобы он отказывался от меня. Если это случится, я лучше умру.

Девочка взяла руку Николаоса, тяжелую ладонь большого рослого юноши, и удерживала с какой-то ребяческой неловкостью. Потом вдруг повернулась и припала лицом к его груди. Тогда он как-то странно медленно вскинул руки и осторожно обнял ее.

Анхела все поняла своим женским и материнским чутьем, и сказала только коротко: – Пусть будет так.

Конечно, главным лицом в их семье была она. Мигель отвернул помрачневшее лицо и склонил голову в знак согласия.

Далее ход событий ускорился. Решено было увезти Ану во дворец Монтойя и начать подготовку к свадьбе. К тому же и Селия и Чоки скоро должны были вернуться. Теодоро-Мигель пока проявлял благородство (если к его поведению вообще применимо было подобное определение). Во всяком случае, он не призывал Николаоса к себе.

Николаос был задумчив, и я понимала, что у него много поводов для серьезных размышлений. Он разумеется понимал, что эта девочка искренне полюбила его. Но как он объяснит ей свои отношения с Чоки? Как поведет себя Теодоро-Мигель? Но когда я радостно думала, что мой друг не покончит с собой, не прервет нить своей жизни, все остальные сложности казались мне легко и просто разрешимыми.

В тот же день, когда Ана открылась в своей любви к Николаосу, Анхелита сразу же предложила мне ехать вместе с ними. Ведь я еще не видела своего сына Карлоса. Но я отказалась ехать тотчас же и сказала, что приеду чуть позже. Я попросила Анхелиту подготовить моего сына к встрече со мной. Я хорошо помнила мою встречу с Селией во дворце Монтойя и второй раз испытать нечто подобное вовсе не хотела. Я начала волноваться и почувствовала свою вину, ведь я мало думала о своем младшем сыне все это время. Но поехать сразу с Анхелитой и Мигелем я не решилась бы и еще по одной причине. Мне надо было поговорить с Николаосом, твердо увериться, что он ничего плохого не сделает над собой.

Я проводила Анхелиту, Мигеля и Ану. Но когда вернулась в комнату, не нашла Николаоса. В саду тоже не было его. Альберто сказал мне, что Николаос у себя, лег отдохнуть. В этом ничего странного, казалось, не было. Николаос еще не настолько окреп, и, конечно, все только что происшедшее утомило его. Но все же… Почему он не дождался меня? Я встревожилась.

Подошла к двери его комнаты и постучала.

– Что? – тихо отозвался он.

– Это я, Николаос. Разбудила тебя? Прости.

– Войди, – позвал он дружески. Я открыла дверь и вошла.

Он присел на застланной постели, где отдыхал, не раздевшись.

– Садись, – он протянул руку и улыбнулся. – Я слышал, слепые очень чутки, способны улавливать малейший звук, но я еще не успел приобрести все эти полезные свойства.

Мне стало больно, когда он сказал это.

– Не будем ни о чем таком говорить, Николаос. – Я присела на край постели. – Ты лучше подумай о там, как все странно складывается. Странно и хорошо. Я сразу поняла, что Ана полюбила тебя. Помнишь, ты рассказывал, какое впечатление производило на тебя изображение Святой Инессы… – я осеклась, невольно я снова напомнила ему о его слепоте.

– Да, теперь, когда живая Святая Инесса будет жить под моим кровом, я не буду видеть ее. Что-то странное, да? – В голосе его появились ноты беззащитности. Мне так хотелось ободрить его.

– Ты любишь эту девочку, хотя бы немного любишь? – спросила я.