Но я чувствовала и понимала, что отношения Николаоса и Чоки останутся прежними, несмотря на появление Селии в жизни Чоки. Теперь я поняла, какой Николаос сильный человек, как ненавязчиво и спокойно умеет он настоять на своем. Но это меня в нем не пугало. Я уже давно уверилась в его доброте.

Меня в отношениях Чоки и Селии волновало другое. Юноша быстро поправлялся. Они уже перешли к легким любовным играм. Они брали друг друга за руки, гладили волосы и лицо, я не сомневалась, что целовались. Однажды я заметила, что Чоки держит руку Селии и легонько посасывает кончики ее пальцев. Ее лица я не видела, а он поспешно отпустил ее руку. Я встревожилась. Конечно, этот мальчик многое умеет, но он не должен…

– Чоки! – я решительно подошла и остановилась у постели, по-прежнему не видя лица дочери. – Не делай этого, пожалуйста. Не надо.

– Хорошо, – кротко отвечал он и улыбнулся, как он умел, ласково.

Селия повернулась и скользнула равнодушным взглядом по моему цветущему женственному облику. Я поняла, что мои просьбы и предупреждения – для нее ничто. Ведь для нее, конечно, не тайна, что и я занимаюсь любовью. Значит, придется просить Николаоса, пусть он скажет… нет, не ей, разумеется (это слишком унизительно для меня), а своему Чоки…

Вечером в нашей гостиной я обратилась к Николаосу:

– Я боюсь за свою дочь. Видишь, я с тобой откровенна. Я согласна на ее брак с Чоки. Но оставьте мне хотя бы одно: я не хочу, чтобы она лишилась девственности до свадьбы. Скажи своему другу. Или, быть может, он уже и не собирается жениться на Селии?

– Он только об этом и мечтает. Думаю, потому его выздоровление так быстро и пошло.

– Но пусть он не обижает ее!

– Он любит ее и не сделает этого.

– Обещай мне, что даже если она сама об этом попросит!

– Могу спокойно обещать.

– Неужели она просила?

– Ну, не так чтобы… но какой-то такой разговор был.

– Боже! – я вздохнула. – Чоки хотя бы делится с тобой. А Селия просто делает вид, будто я не существую.

– Когда она сама станет женщиной, она лучше поймет тебя.

– Но только после венчания, после свадьбы!

– Разумеется!

– Хотя я ума не приложу, какая это может быть свадьба! Мигель называл тебя и Чоки «проходимцами»…

– Тот, кто узнает Чоки, не сможет не почувствовать к нему дружеское расположение.

– Да, конечно. Но как заставить Анхелу и Мигеля для начала хотя бы присутствовать на свадьбе? Я думаю, и Селии хотелось бы этого…

– Ну, не будем ломать себе голову. Селии, конечно, больше всего хочется сейчас поскорее сделаться супругой Андреса.

– Это что за новое имя?

– Это она его так зовет на испанский манер. Мы с тобой зовем его «Чоки» чужие люди – «Андреас», а она – «Андрес». Все же что-то свое.

– Ну, они, наверное, еще какие-нибудь любовные прозвища напридумывали друг другу.

– Не знаю и не стремлюсь узнать. С меня довольно и того, что мне открыли.

– Чоки делится с тобой…

– Ну, не огорчайся. Еще немного – и твоя дочь тоже поймет тебя. Сейчас вы с ней в разных лагерях – ты – женщина, она девушка, ты – мать, она – дочь. А тогда вы обе станете женщинами, познавшими мужскую любовь…

– Но неужели то, что я – ее мать, ничего не значит? Ты не отец и не брат Чоки, а как он доверяет тебе!

– Именно потому что мы родные не по крови. Никакие человеческие установления не обязывали нас любить друг друга. Мы сами выбрали и узнали друг друга, сами выбрали свою любовь, вырастили и защищали ее. Оттого мы верим и доверяем друг другу. А ты можешь так же полюбить Селию? Это непросто.

– Ну… Сколько дочерей доверяют своим матерям!

– Не так уж много, поверь мне.

– Селия ведь все знает о тебе и Чоки?

– Он ей сказал. Это было не при мне.

– Откровенно говоря, не могу понять, как она примирилась…

– Она просто поняла и почувствовала, что я люблю его, а он любит меня.

– Ты – его, он – тебя, а как же она?

– Она – его, он – ее. Я – ее, как сестру, как, например, тебя.

– Ты и меня любишь? – я улыбнулась.

– А ты до сих пор не заметила? Ты думаешь, я могу любить только Чоки? А ведь и в мире, и в одном человеке – много любви и она самая разная. А ты еще в самом начале наших отношений полагала, что ты для меня всего лишь игрушка, средство для развлечения моего друга?

– Прости!

– Ничего. Я тоже не сразу привязался к тебе.

– Я хотела бы отблагодарить тебя…

– Став моей любовницей? – улыбка его сделалась лукавой.

– А почему бы и нет? Ты ведь имеешь дело с женщинами, я знаю.

– Но не с тобой. Я люблю тебя. И моя любовь к тебе этот телесный элемент исключает.

Мы оба рассмеялись.

– Ты, наверное, соскучился по близости с Чоки? – спросила я.

– Да. Так.

– Так коротко отвечаешь. Я не должна была заговаривать об этом.

– Нет, нет, просто я чувствую, что-то тебя тревожит.

– Правда. И ты мне, наверное, не поверишь.

– Скажи, тогда узнаю, поверю или нет.

– Хорошо, скажу. Я боюсь, вы оба, ты и Селия, замучаете беднягу Чоки.

– Вправду боишься? – он внимательно посмотрел на меня.

– Вправду. Знаешь ведь, что он для меня.

– А для меня? Я уж, конечно, что-нибудь придумаю.

– Что? Он такой хрупкий.

– Он сильнее, чем ты думаешь. И я знаю, что телесная супружеская любовь придаст ему сил. Но я что-нибудь придумаю. Чаще буду иметь дело с женщинами…

– А если Чоки больше не захочет быть с тобой?

– Тебе этого хочется?

– Сама не знаю. Видишь, я откровенна.

– Если бы такое случилось, пришлось бы принять. Лишь бы он чувствовал себя счастливым….

– Но такого не случится, я знаю.

– Я тоже.

Мы снова рассмеялись.

Все это время я старалась не думать об Ане, о Великом инквизиторе, о том, что предстоит сделать Николаосу. Я радовалась выздоровлению Чоки, радовалась искренне. Но я знала, что его выздоровление приближает день несчастья близких мне людей: Анхелиты, Мигеля, Аны.

Если бы сам Чоки знал… Подумав об этом, я в невольном ужасе прикрывала рот ладонью, словно сдерживая неосторожные признания. Я уже знала эту мучительную чувствительность юноши. Если бы он знал, что его выздоровление приближает чьи бы то ни было несчастья, он бы снова тяжело занемог, и ни наши с Николаосом заботы, ни любовь Селии уже не поставили бы его на ноги. Я испугалась, подумав о том, что если бы не Селия, он был бы более внимательным к нам и мог бы догадаться, почувствовать… Но нет, нет, не дай Бог!..

Все будет хорошо. Николаос найдет выход. Я исполню все, что велит Николаос…

Между тем, наступил торжественный день. Больного вынесли в сад. Сначала ненадолго. Усадили в кресло. Здесь, на воздухе, на солнце, он показался мне таким тоненьким, такой травинкой. Николаос принес его на руках. Глаза Чоки были закрыты. Когда Николаос усадил его, Чоки широко раскрыл глаза и тотчас снова закрыл. Ему было еще непривычно. Затем раскрыл глаза вновь; мне показалось, еще шире. И произнес то, что и мог произнести:

– Солнце… Тепло… Как хорошо!..

Его щеки, все еще впалые, залил тонкий румянец. Глаза его вдруг ярко заблестели. Его черные милые выпуклые глаза.

С того дня он уже стал больше времени проводить на воздухе, в саду. Только спал в комнате. Погода стояла чудесная. Сама природа о нем заботилась.

Конечно, и Селия целые дни проводила рядом с ним.

Она сидела на траве у его ног, устраивалась на подлокотнике большого кресла. Чоки просил Николаоса позволить и ему посидеть на траве, но Николаос пока не разрешал.

Селия все время что-то говорила Чоки. Иногда мне казалось; что она его горячо убеждает, а он с удовольствием слушает. Он уже и не нуждается в этих горячих убеждающих словах, просто ему нравится слушать, слушать…

– Интересно, что она говорит ему? – спросила я однажды Николаоса, когда мы стояли в саду поодаль.

– Что? – он стал серьезен. – Она продолжает повторять, что он никого, никогда не убивал, что он совсем новый, другой, что того злосчастного убийства не было, никогда не было.