В «Капитанской дочке» повествование двупланово —
«второй план строится на самооценке героя, исходящей из полной его уверенности в том, что он не предал своей чести. В ходе повествования противоречие между внешней, официальной оценкой героя и его самооценкой не только не сглаживается, но постоянно обостряется, кульминируя в жестоком постановлении суда. В самом же конце оно все-таки снято, но только ex machina – оправдательным решением царицы».[337]
С этим отчетливо сопоставимо построение «Тимура и его команды» (ср. в финале функцию отца Жени).
Тимур сам, вне мира взрослых (репрезентирующих власть) борется с хулиганом Квакиным. Он пишет ему грамоту – стилизованную в традиции эпохи «Капитанской дочки».
«“Атаману шайки по очистке чужих садов Михаилу Квакину…” – это мне, – громко объяснил Квакин. – С полным титулом, по всей форме… “и его, – продолжал он читать, – гнуснопрославленному помощнику Петру Пятакову, иначе именуемому просто Фигурой…” Это тебе, – с удовлетворением объяснил Квакин Фигуре. – Эк они завернули: “гнуснопрославленный”! Это уж что-то очень по-благородному, могли бы дурака назвать и попроще». «– Слушай, это ты в сад лазил, где живет девчонка, у которой отца убили? – Ну, я. – Так вот… – с досадой пробормотал Квакин. ‹…› – Мне, конечно, на Тимкины знаки наплевать, и Тимку я всегда бить буду… – Хорошо, – согласился Фигура. – А что ты мне пальцем на чертей тычешь? – А то, – скривив губы, ответил ему Квакин, – что ты мне хоть и друг, Фигура, но никак на человека не похож ты, а скорей вот на этого толстого и поганого черта».
Это – отношение Пугачева к своим соратникам и, в противовес им, – к благородному Гриневу:
«Ребята мои умничают. Они воры. ‹…› И то правда ‹…› Мои пьяницы не пощадили бы бедную девушку».
Тимур попадает в опалу – взрослые его несправедливо причисляют к банде (как царская власть – Гринева), считают вором. Гайдар проецирует «детские» дела на кровавые современные ситуации (сочувствующий читатель-современник просто не мог не думать при чтении повести про свежие в памяти и непостижимые для многих расстрелы на Лубянке «верных ленинцев»[338]), но в процессе обработки сложного задания мощно вступает в игру пушкинская традиция. За диалогом между Тимуром и Квакиным – между законопослушным сыном империи и вольным атаманом – тени героев Пушкина. Ольга говорит:
«– У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто… негодяй.
Тимур был бледен.
– Это неправда, – сказал он. – Вы ничего не знаете. ‹…›»
И вновь мы настаиваем, что несправедливые и резкие по форме обвинения просто не могли не казаться определенному слою читателей-современников перифразом отношения автора к недавним кровавым событиям, отозваться на которые прямо, во «взрослой» литературе, таким же оппонирующим образом, было совершенно невозможно. Песенка «тимуровцев» – «Мы не шайка и не банда…» – в том же полемическом пласте.
«– Ну что, комиссар? – спросил Квакин. – Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
– Да, атаман, – медленно поднимая глаза, ответил Тимур. – Мне сейчас тяжело, мне невесело. ‹…›
– Гордый, – тихо сказал Квакин. – Хочет плакать, а молчит».
Все происходит всерьез, и так и выглядит:
«Пленников втолкнули внутрь маленькой часовни с наглухо закрытыми ставнями. Обе двери за ними закрыли, задвинули засов и забили деревянным клином.
– ‹…› Как оно теперь: по-нашему или по-вашему выйдет?
И из-за двери глухо, едва слышно донеслось:
– Нет, бродяги, теперь по-вашему уже никогда и ничего не выйдет».
Слышен отзвук знакомого с детства:
«Присягай, – сказал ему Пугачев, – государю Петру Феодоровичу!» – «Ты нам не государь, – отвечал Иван Игнатьевич, повторяя слова своего капитана. – Ты, дядюшка, вор и самозванец!»
4
Рассмотрим особо звенья ситуации «беда – спаситель».
«КД» («Капитанская дочка»):
1. Маша Миронова посылает записку Гриневу, надеясь только на его помощь в своем отчаянном положении:
«Прибегаю к вам, зная, что вы всегда желали мне добра и что вы всякому человеку готовы помочь. ‹…› вы один у меня покровитель, заступитесь за меня бедную».
Он не только влюблен – еще при отъезде из крепости его заботило «состояние бедной, беззащитной сироты», долг перед убитым капитаном.
2. Важной частью ситуации оказывается временное измерение: Швабрин
«согласился ждать еще три дня; а коли через три дня за него не выду, никакой пощады не будет» (с. 615).
3. Письмо попадает к Гриневу после некоторой ретардации:
«Я взглянул и узнал нашего урядника. ‹…› – Только вчера воротился. У меня есть к вам письмецо. – Где ж оно? – вскричал я ‹…›».
4. Реакция Гринева и задержанное решение:
«Прочитав это письмо, я чуть с ума не сошел. Я пустился в город, без милосердия пришпоривая бедного моего коня. Дорогою придумывал я и то и другое для избавления бедной девушки и ничего не мог выдумать».
«ТК» («Тимур и его команда»):
В повести Гайдара героиня также находится под покровительством героя – не только по личному его чувству (никак не педалированному, в соответствии с поэтикой Гайдара и советской педагогикой), но и по чувству долга:
«– У тебя отец в армии? ‹…› – Он командир. – Значит, и ты находишься под нашей охраной и защитой тоже».
«Все в порядке, и никто от меня ничего не узнает» – это начало той линии в «ТК», которая определяется служением Тимура Жене и всем осложнением его судьбы в связи с сокрытием этого (ср. КД-1; далее при отсылках к пушкинским эпиходам их порядковые номера – в скобках).
Позже героиня получает – с запозданием – две телеграммы о необходимости ее срочного, этой же ночью приезда в Москву для краткого свиданья с отцом (2). Поняв невозможность этого свиданья, она близка к обмороку; ее отчаяние близко по силе к отчаянию Маши Мироновой:
«Девочка, что с тобой? – хватая за плечо покачнувшуюся Женю, участливо спросил старик. – Ты плачешь? Может быть, я тебе чем-нибудь смогу помочь? – Ах нет![339] – сдерживая рыдания и убегая, ответила Женя. – Теперь уже мне не может помочь никто на свете».
Это – перенос силы эмоций с канвы пратекста (ср. в записке Маши Гриневу: «… Не имею на земле ни родни, ни покровителей»).
Она обращается к Тимуру именно как к тому, кто всегда желал ей добра и кто всякому человеку готов помочь (1).
Сигнал от нее приходит также не без ретардации: собака тащит одеяло со спящего Тимура, он вскакивает, не понимая, в чем дело, затем слышит звон колокольчика (3).
Узнав про беду Женьки, он приходит в волнение («… по лицу пошли красноватые пятна. Он задышал часто и отрывисто»), тяжело переживая ее отчаяние («Ты плачешь. Не смей! Не надо! Я приду скоро…»), сначала он также не видит выхода: «Он стоит и кусает губы. – Поздно! Неужели ничего нельзя сделать? Нет! Поздно!» (4). Как и Гринев, он ничего не мог выдумать.
Вернемся к «КД».
5.
«Прискакав в город, я отправился прямо к генералу и опрометью к нему вбежал. ‹…› Вероятно, вид мой поразил его; он заботливо осведомился о причине моего поспешного прихода. ‹…› “Что такое, батюшка? – спросил изумленный старик. – Что я могу для тебя сделать? Говори”».
Гринев дает разъяснения, предлагает свой план (очищение Белогорской крепости от мятежников).
Его слушатель – генерал, ранее, при первой встрече с Гриневым, описанный так:
