859-й Божественный цикл, 35-й день от рождения генастро

— Забери меня Бог, терпеть не могу ночные дежурства. Темень, холод, и даже цардиты не воют свои поганые песни.

Центурион Чарик окинул взглядом расстояние по верху стены до поста Лиссы Хелан. Ей бы только ныть да ворчать. Она и в лучшие времена нашла бы, на что жаловаться, а уж когда приходится торчать на продуваемой ветром стене над госландской границей, то и подавно. Он всегда удивлялся, как это ее, с таким нравом, занесло в легионы. Правда, надо отдать ей должное, драться Лисса умела и из лука стреляла метко. Могла бы неплохо продвинуться с такими задатками, но язык подводил — всегда ухитрялась ляпнуть что-то неуместное. Некоторых людей жизнь ничему не учит.

— Знаешь что, Лисса, если хочешь не торчать на стене, а принимать почести на балконе, так заработай золотой венок на играх.

— Так-то оно так, командир, но все же. Посмотри хотя бы на нас, караульных. Нас тут два десятка, торчим на этой платформе как проклятые, и чего ради? Чтобы послу Дел Аглиосу спалось спокойнее?

— Здесь он не посол, а генерал Дел Аглиос, ясно? И вот что я тебе скажу, легионер: если Дел Аглиос считает нужным усилить караулы, так уж поверь мне, не для того, чтобы ему слаще спалось. Он что-то знает, а если нам не говорит, значит, не время. Он одержал больше побед, чем ты имела любовников, а это что-нибудь да значит.

Хелан собралась возразить, но вместо этого хихикнула.

— Очень смешно, командир. Только все равно это нелепо. Чтобы предупредить об их приближении, хватит и трех часовых. Да и не полезут они. Вон их, всего ничего, а у нас в казематах сейчас дрыхнут четыре полные манипулы, и онагры наготове, все в смазке. Показуха это, только и всего.

— Там видно будет. Я одно знаю. Часовому положено не лясы точить да мечтать о чае у костра, а смотреть в нужном направлении. Изволь нести службу, легионер.

— Есть, командир. — Хелан вильнула бедрами и демонстративно повернулась спиной к цардитскому лагерю.

Чарик едва сдержал смешок и, покачав головой, уставился туда, куда следовало, — в сторону врага. И увидел летящие стрелы за долю мгновения до того, как они, просвистев между зубцами, вонзились ему в грудь.

Этой доли мгновения не хватило даже на то, чтобы поднять тревогу. Он с удивлением воззрился на торчащие из груди оперенные древка и почувствовал тянущую тяжелую боль в горле. Схватившись руками за раны, центурион ощутил липкую, горячую кровь и, кажется, смутно разглядел заваливавшуюся назад Хелан. Или это падал он сам? Глаза его закрылись.

Последний вздох.

Если это был вздох.

Чарик лежал на спине. Мысли его путались. Он не ощущал своего тела. Но что-то определенно чувствовал. Нечто, касающееся его не снаружи, а изнутри, но воспринимавшееся как голоса. Странно. Какие-то голоса, звучащие изнутри, ни на что не похожие. И кроме них, ничего. Центурион не мог заставить себя подумать о чем-то другом, словно кто-то закрыл дверь, отделив его сознание от всех посторонних мыслей.

Потом внутрь хлынули воспоминания. Стрелы. Прилетевшие из ночи и оросившие их смертельным дождем. Их. Тех, которые были с ним. Стояли. Смотрели в темноту. Падали. Кровь. Чарик закрыл глаза. Он понял это, потому что свет, который он видел, исчез, хотя это было именно знание, а не ощущение.

Нахлынул страх. Нарастающий, клубящийся ужас затапливал его смятенное сознание. Но не затопил — что-то этому помешало. Снизошло спокойствие, словно некто положил руку на горячий от лихорадки лоб или по-дружески обнял за плечи. Облегчение волной растеклось по его позвоночнику и наполнило изнутри. Чарик снова открыл глаза.

И увидел на небе звезды. И мягкое облачко, которое двигалось по темному небу. И смутный, ласкающий свет. Он ощутил тепло. Легкое покалывание, что возникало где-то внутри и, проходя через спину, распространялось до кончиков пальцев рук и ног. Он почувствовал ветерок на лице.

Чарик открыл рот, и воздух со вздохом вышел из его легких. Он мог вдохнуть еще, но спешить было некуда. Его затопила безмятежность. Наконец Чарик понял, где он, почувствовал вокруг себя объятия, поддерживающие его. Всех их. Потому что он мог ощущать и их. Других, проделавших тот же путь к покою и блаженству, в коем им предстоит пребывать, покуда не придет время их возвращения в землю.

Встань!

Чарик встал. Покалывание, скорее даже вибрация, приходившая откуда-то через ступни, пронизывала его насквозь, создавая ощущение целостности. Другие вокруг него тоже вставали, и он чувствовал по отношению к ним близость, сродни семейной. И знал, что здесь с ними он в безопасности.

Чарик огляделся по сторонам. Он узнал это место. Из воспоминаний. Внизу, у его ног камни были в пятнах: это коснулось его мимолетной печалью. Да, здесь он умер, но теперь восстал для выполнения задачи, которую перед ним поставят.

Воздух перед его глазами, казалось, мерцал. Он помахал руками, чтобы рассеять марево, но ничего не изменилось. Другие вокруг него делали то же самое. Он узнал их. Его семья. В нескольких шагах от него стояла женщина. Стрела торчала из ее живота. И еще одна стрела, сбоку, из шеи.

Но он знал, что теперь стрелы им больше не угрожают. Они избавлены от любой опасности. От тоски, от боли, от страха.

Враги.

Чарик напрягся. Женщина тоже дернулась, как будто услышала то же самое слово, уловила ту же угрозу. Чарик выхватил гладиус, который привычно лег в его руку. Бог нуждался в нем. В том, чтобы он служил Ему после смерти, как служил при жизни до тех пор, пока цикл его не наступил вновь. Это было правильно и хорошо.

Враги внизу. Враги позади вас.

Они двинулись к лестницам, ведущим со стен вниз. Появились и другие, откуда-то из укромных мест, и зашагали через платформу, мимо катапульт и камней. Чтобы победить врагов, тех, которые позади, орудия следовало повернуть. Некоторые занялись именно этим.

Остальных Чарик повел к лестнице. Все его люди как один твердо знали, что следует делать. С каждым следующим шагом зрение его прояснялось, равно как и усиливалось чувство общности с другими. Соединявшая их незримая нить сделалась прочной, как стальной трос. Он не хотел отделяться от них. Никогда. Ибо все они удостоились прикосновения Бога и были благословлены Им на служение за гранью смерти.

Все, кто не с вами, могут пребывать с вами. Призовите их.

Полная ясность.

Чарик спустился по лестнице, проник в помещение. Там был свет. Резкий. Огни. Поднялся шум. Движение. Враги. С ним семеро. А все эти враги должны перестать быть врагами. Должны быть с ними.

Враги. Ваши клинки освободят их.

Конечно.

Враг повернулся к нему. На его лице появилось недоверие — он увидел стрелы, торчавшие из тела Чарика. Враг произнес слова: они были неразличимы и не важны. Чарик двинулся к врагу, остальные, шедшие с ним, тоже. Чтобы призвать врагов к себе. Враг кричал. Выкрикивал какое-то слово, он почти мог его слышать. Враг боялся. Чарик освободит его от страха.

Он поднял гладиус. Враг, отступая, запнулся о стул, упал и распростерся по полу. Вопли в комнате сделались очень громкими, проникая даже сквозь его словно заткнутые паклей уши. Одно слово он даже услышал.

— Чарик!

Он остановился.

Враг.

Чарик нанес удар.

Адранис открыл глаза внезапно, как от удара. Разбудил его крик, но настоящий или приснившийся, не сообразить. Правда, на соседней койке спал Роберто, и Адраниса это несколько успокоило. Брат, с его огромным опытом походной и лагерной жизни, мигом проснулся бы, случись неладное.

Но тут крик повторился. Казалось, он донесся издалека, наверное, даже из-за моста. Звук был неразборчивый, не исключено, что дурят цардиты.

Впрочем, сна уже ни в одном глазу не осталось, так что Адранис рывком поднялся с койки, натянул сапоги, облачился в плотную шерстяную тогу и набросил на плечи плащ. Глоток свежего воздуха ему не помешает, а с непонятным криком все равно нужно разобраться. Он тихонько прикрыл за собой дверь и двумя шагами преодолел короткое расстояние до лестничного пролета, который вывел его на галерею большого надвратного укрепления, откуда просматривалась вся длина моста.