Это видел и Лакаров, слишком хорошо видел. Он призывал их остановиться, но люди пятились и пятились, оглядываясь с таким видом, что было ясно: они еле сдерживаются, чтобы не побежать.

— Держитесь! — кричал Лакаров. — Мы поддержим вас.

— Вперед, мой народ! Не верьте страху. Приведите их ко мне!

Слова Восходящего повторились сотнями ртов валом валивших цардитов, и по рядам защитников пробежала дрожь. Один или два человека, не выдержав, бросили отступавший строй и побежали.

Моралий же почувствовал побуждение двинуться вперед, причем уголком глаза он видел, что Восходящий делает то же самое, шаг в шаг. А позади него к ним с боковых улиц размеренно приближались цардиты. Звуков, указывающих на то, что где-то шла схватка, больше не доносилось. Слышались лишь крики людей, напуганных до потери рассудка.

Теперь цардиты были уже близко, примерно в сорока ярдах, и Моралий слышал какое-то жужжание, на фоне которого звучали возгласы легионеров и приказы Лакарова, его голос теперь дрожал. Неожиданно Моралий почувствовал, как кто-то взял его за руку, и, обернувшись, увидел Бародова.

— Что-то там не так, очень даже не так.

— Думаешь? — буркнул Моралий. — Жаль.

— Не мешало бы нам отступить.

— Куда?

Оба они продолжали продвигаться вперед, правда, теперь именно продвигаться, а не наступать. С ними шли и другие резервисты, игнорировавшие и бегство ополченцев, и сгущавшуюся над форумом неприятную атмосферу.

— Нам некуда отходить! — выкрикнул Лакаров, но как-то неубедительно. — Главное, не пропустить их к нашим домам. Остановим их здесь!

Цардиты приближались. А с ними — мухи. Вот что, оказывается, это было за жужжание. Над ними вились тучи мух. И вид у этих цардитов был какой-то нездоровый. Лица или зеленоватые, или бледные, белые, как… Моралий покачал головой. Конечно, это просто уловка. Тактическая хитрость, расчет на испуг.

— Это всего лишь люди! — услышал он вдруг свой собственный возглас. — Загоним их обратно в лес!

Он побежал. Устремился в атаку. Он, Моралий, мастер механиков. За ним бросились ополченцы и резервисты. Он выхватил из ножен гладиус и ринулся на ближайшего цардита, который словно его не замечал. Бросок — и он преодолел разделявшее их расстояние. Жужжание сделалось оглушительным. В ноздри ударил болезненный, гнилостный смрад. Теперь он вплотную приблизился к врагу, похоже и не помышлявшему о защите.

Гнев, охвативший Моралия, возобладал над его страхом, и он с разбегу всадил клинок в живот цардиту. Сила удара заставила врага отступить на шаг, но при этом он даже не моргнул. Кровь, как и подобало, хлынула на сжимавшую меч руку, но это не исторгло у цардита даже восклицания. Моралий растерянно уставился на свой меч, потом на врага. Его ярость испарилась, вновь уступив место неодолимому ужасу. Цардит смотрел на него единственным глазом, второй был выеден какой-то плесенью. Лицо его пересекали зеленые от гноя шрамы, но хуже всего выглядела рубленая рана поперек груди. Удар рассек кожаный панцирь, кожу и плоть, так что обнажились кости. И медленно бьющееся сердце.

Моралий выпустил из рук меч и отпрыгнул назад. С его губ сорвался вопль. Он чувствовал прикосновение гнили и скверны.

Кровь мертвеца, попавшая на его руку, жгла, впитываясь сквозь мелкие порезы на пальцах. Цардит, как и все они, продолжал идти вперед. Короткая контратака Конкорда захлебнулась, едва начавшись. Теперь мечами замахивались враги. Противник, получивший удар Моралия, не обращая внимания на хлещущую кровь и торчащий из живота гладиус, рубанул своим мечом. Моралий с диким визгом отпрянул, и лезвие прошло на волосок от него.

Оборона рассыпалась, обратившись в ничто. Ополченцы, роняя оружие из обессиленных страхом рук, ударились в бегство. Но цардиты уже вступали на площадь со всех направлений, и в результате четыре сотни ополченцев и резервистов оказались в западне, окруженные посередине форума. Люди вопили. Некоторые предпринимали отчаянные попытки прорваться, но все вокруг было буквально затоплено врагами. Должно быть, тысячами врагов. Впрочем, Моралий уже не воспринимал это отчетливо: пульсация в зараженной вражьей кровью руке усиливалась, а зрение затуманивалось.

Кто-то совсем рядом с ним шептал ему на ухо, и каждое из этих тихо произнесенных слов повторяли цардиты, все как один. Запах мертвечины смешивался с вонью мочи и кала. Сердце Моралия разрывалось в груди от боли, и он отстраненно осознавал, что плачет.

— Боль пройдет. И когда ты пробудишься, с тобой будет твоя семья.

Моралий моргнул. Цардитские мечи взлетали и падали, унося жизни легионеров. Бародов упал на мостовую форума со страшной рубленой раной на лице. Моралий затравленно огляделся и совсем рядом возле себя увидел Восходящего, вперившего в него обжигающий взгляд своих переливчатых глаз. Синева набегала на желтизну, смешиваясь в равномерную серость. Крики и вопли отдалились и почти смолкли.

Восходящий протянул ему руку — он предлагал путь к спасению, возможность вернуться к детям и жене. Бормоча слова благодарности, мастер ухватился за эту руку, и сквозь пронзенные жгучей болью пальцы, ладонь и запястье хлынул леденящий холод.

— Пойдем со мной, Луций Моралий, — сказал Восходящий. — Ты будешь моим мастером механиков.

Теперь на смену льду в него нахлынула волна тепла. Исполненный любви и покоя, снизошедших на него, Моралий кивнул.

— Все, что угодно, — услышал он собственные слова. — Я сделаю все, что ты повелишь.

Лицо Восходящего стало жестким, но он продолжал улыбаться.

— Я знаю, ты сделаешь. Как и все вы.

859-й Божественный цикл, 46-й день от рождения генастро

— Юлий, скажи, обретет ли мой брат объятия Бога?

Бариас оглянулся на него с носа суденышка. Роберто и Харбан сидели рядом и гребли. Ветер практически сошел на нет. Роберто стер руки до волдырей, одежда Бариаса представляла собой кровавые лохмотья, и только Харбан казался совершенно невосприимчивым к трудностям. Годы карабканья по горам Карка покрыли его ладони твердыми мозолями. Им просто несказанно повезло, что они встретились с невозмутимым карку в пограничной крепости.

— Это что, новый способ испытать мою веру, посол?

Синяки и кровоподтеки Бариаса уже не так бросались в глаза, хотя его левая щека оставалась заметно опухшей. Роберто непроизвольно потер собственную челюсть: Юлий мог сто раз быть гласом ордена, но орудовать кулаками он умел.

— Нет. Я устал от споров, Юлий. Устал от ненависти. Ты можешь по-прежнему считать, что я заслуживаю сожжения за свои преступления, если тебе так нравится. Мне все равно. Но я каждый день не устаю возносить молитвы за моего несчастного брата, оставшегося лежать в оскверненной земле. Я помню, как корчились в земле тела, и боюсь, что он не смог ощутить прикосновение Всеведущего. Ты можешь ненавидеть меня, Юлий, но люби его. Сподобится ли он покоя?

Бариас выпрямился на сиденье, и выражение его лица смягчилось.

— Посмотри на эту землю, посол, — промолвил он. — Она есть и всегда будет прекрасной.

Так оно и было. Они плыли вниз по течению, следуя вдоль границы Нератарна. В отдалении виднелись горные пики, названные так же, как и река, — Калд. Она огибала их у подножия, направляя свой бег к озеру Айр и хребту Гау, где Роберто надеялся выстроить оборону и спасти Конкорд. Госланд затерялся в тумане на севере, а Тарнские топи постепенно сменялись грандиозными просторами равнин.

Природа орошаемой рекой долины радовала буйством жизни, но прибрежные поселки, деревушки и городки были заброшены — сказывалось долгое разорение и запустение всей Атрески. В Конкорде возлагали большие надежды на то, что с возвращением в эту замечательную страну власти и порядка население вернется к своим плодородным нивам, однако теперь Роберто мог только гадать, ступит ли на эту почву хоть когда-нибудь нога поселенца.

День за днем они не видели ни души. Ни единого человека. Холодящее душу напоминание о последствиях конфликта и даже в большей степени — о возможном прохождении Гориана. Правда, с севера его рука не могла дотянуться досюда так быстро, но вот насчет юга судить было трудно. Если он действовал в Атреске так же, как и на границе Госланда, о том, что могло твориться там, куда они плыли, оставалось только гадать. Не исключено, что дававшиеся с таким трудом гребки только приближали их к смерти.