Годы шли, росло благосостояние островитян, а вместе с тем и их могущество. Наше — тоже. Рабы возвели шикарный дворец, провели водопровод и создали для нас все мыслимые удобства. Наш общий сын Атлант тоже выстроил себе дворец и вообще вел вполне царскую жизнь. Его высокопоставленные подданные также занимались градостроительством. Хотя и без определенного плана, город вскоре разросся и приобрел некоторое своеобразие. В нашу честь воздвигались и храмы.
Через пятьсот лет все более или менее удобные бухты острова имели собственные города. Мы с удивлением прислушивались к нашим ощущениям, понимая, что скучаем, теряем интерес к жизни. Атлант, видимо, бессмертным не стал. Он уже выглядел человеком среднего возраста, если не старше.
Как-то он заявился к нам и пожаловался на то, что воздух в городе стал неприятно, пахнуть. Мне тоже в последнее время от городского запаха становилось как-то не по себе. Марс пренебрежительно отозвался в духе: «А как вы хотели?», но Вулканс решительно посоветовал намылить шею бургомистру, с тем чтобы тот организовал коммунальную службу с достаточным количеством конного транспорта для вывоза мусора, определил места свалок, построил общегородскую канализацию с очисткой сточных вод, установил место для кладбища и повелел бы хоронить умерших не позднее трех суток.
— А главное, не жалей на это денег. Чистый воздух в городе стоит недешево. Благо обычай съедать умерших уже в прошлом, но с их размещением надо навести порядок. Живые тоже воняют.
Благоустройство города немного нас развлекло. Вообще, я чувствовала, что мне все до чертиков надоело. Хорошо было бы заснуть на пару сотен лет, но оказалось, что это невозможно. Организм мог функционировать только так, как привык делать это с самого рождения. Я не могла спать более восьми часов в сутки; а интересно, сколько дней я смогла бы обходиться без еды или питья?
Впрочем, на такие эксперименты я не решалась, предпочитая наблюдать за узниками Атланта, который обзавелся собственными заключенными, поместив их в специально отведенные под темницы подвалы дворца. Условия содержания царских заключенных были просто ужасны, я бы там долго не выдержала, однако меня не трогали их страдания — это были всего лишь аборигены. Конечно, они живые люди, как и все, они подвержены боли, они мучились от физических и душевных травм… но я не могла или, вернее, не хотела им сочувствовать. Аборигены чрезвычайно быстро старились и дряхлели, а затем и умирали. Не успеешь к кому-то привыкнуть, как он уже становится стариком. Они мелькали, словно капли дождя, это в конце концов надоедало, но что делать, таковы, видимо, издержки собственного бессмертия.
Вообще говоря, наше бессмертие тоже не абсолютное. Если, к примеру, у меня отделить голову от туловища, часов через пять-шесть клетки головного мозга умрут. То же самое случится, если меня сжечь на костре или на пять-шесть часов погрузить в воду. В любом случае я буду умирать долго и мучительно. Это своего рода плата за относительное бессмертие. На всякий случай я бережно хранила стебли амброзии первых трех урожаев, не говоря уже о семенах, привезенных с Олла.
Подозревая, что наше беззаботное существование когда-нибудь кончится, я очень много времени посвящала изучению амброзии, а также узников Атланта. В первом случае я хотела понять, что именно повлияло на наше бессмертие. Во втором — было лишь смутное предчувствие: мне казалось, я могу приобрести над аборигенами власть просто так, без всякого оружия.
И первое и второе мне в общем-то удалось. После долгих опытов я выделила фермент бессмертия, хотя и имеющий весьма сложную формулу, синтезировать который было бы довольно трудно, даже если бы я обладала современной лабораторией, какие существовали на Олле. Впрочем, если бы у меня хватило терпения лет на тысячу, я, несомненно, добилась бы стопроцентного успеха, даже из местных материалов. Но я не фанатик, с нами и так все в порядке. Тем более что вторая проблема меня занимала гораздо больше.
Аборигены оказались легко поддающимися внушению. Не то чтобы мне это сразу стало понятно, но местный шаман умел запросто приводить аборигенов в состояние ступора, или транса, причем сам он не менее легко впадал в это же состояние. По моей просьбе он научил меня некоторым приемам, далее технику гипноза я осваивала самостоятельно. Наиболее подходящим для моих упражнений материалом оказались узники Атланта. Лет через пятьдесят я достигла если не совершенства, то по крайней мере в первую десятку (разумеется, вместе с местными «гипнотизерами») входила несомненно. Во всяком случае, никто, кроме моих соплеменников, моего взгляда не выдерживал. Впоследствии я повысила свое мастерство, когда убедилась, что обладаю действительно сильным орудием. Я даже заставляла останавливаться сердца аборигенов. С некоторыми узниками я поступала так из жалости, видя, каким нестерпимым мукам они подвергаются под пытками, а несколько особо подлых аборигенишек уничтожила, просто следуя своему желанию. Иногда, вспоминая наместника Кнора, я испытывала сожаление, что мое умение неприменимо к олльцам.
Кстати, наш замок мы называли Новым Оллом. Для уха аборигена это звучало как Олл-Лимп. Монументальный дворец возвышался над городом, являя собой истинное жилище богов. Не знаю, как для аборигенов, но для нас он был шедевром, хотя и незаконченным: мы все время его достраивали. Особой нашей гордостью были сады на террасах, поддерживаемые колоннадами. Дворец строился под каждого индивидуально: Аргус владел обсерваторией, Марс — спортивными залами, Озерс — лабораториями, Вулканс — тоже лабораториями, но специфическими, с плавильными печами, кузницей и еще какими-то помещениями, в которых хранил образцы местных пород и занимался химическими опытами, вспоминая рецепт пороха. Мои апартаменты были главным образом приспособлены для любовных утех. У остальных женщин, кстати, тоже.
Оргии наши происходили все реже: мужчины сеяли свои семечки среди аборигенов. Мы, женщины, тоже прибегали к услугам местных умельцев, которые по выносливости значительно уступали олльским мужчинам, но отдельные экземпляры способны были на интересные и сладостные ухищрения, на которые наши мужчины если иногда и соглашались, то весьма неохотно.
В гавань стали заходить торговые суда, изготовленные самими аборигенами, иногда очень странной конструкции, а главное, издалека, с материка. Как правило, они прибывали с торговыми целями, купцы непременно везли дары нам, так что пришлось организовать специальную службу по приему гостей и подарков от них. Одним словом, Атлантида становилась все известнее и богаче.
Но всему приходит конец. Начало конца Атлантиды было положено весьма неординарно: всем нам, бессмертным, приснился один и тот же сон. То есть в деталях сон, конечно, различался: мне, например, приснился отец — лорд Раут, Марсу — старый Арес, остальным не то чтобы родители, но близкие люди. Однако все они говорили об одном и том же — что населению этой планеты мы принесли зло, поведя ее по техническому пути развития, хотя у аборигенов была прекрасная альтернатива: жить в единении с природой, не загрязняя ее промышленными отходами. Но в принципе сами аборигены фактически уже склонялись к такому исходу, и наша вина здесь заключалась только в том, что мы просто подтолкнули аборигенов в нежелательном направлении. Гораздо более интересным экспериментом является наше приобретенное бессмертие. Бог, наверное, с любопытством следит за нами, размышляя, к чему может привести обыкновенного человека полученное им бессмертие, не влечет ли оно за собой усталость души и чем это чревато вообще.
Отец подтвердил, что фактически мы и так бессмертны, частица ЕГО заключена и в нас, и после физической смерти тела мы, как и он сам, вернемся в лоно Отца нашего, где после положенной вслед за жизнью в физическом теле реабилитации вновь возродимся, забыв о прошлой жизни, и так бесконечно. И делается это с одной целью: чтобы физическая жизнь не наскучила, ведь, по сути, все повторяется и повторяется с небольшими нюансами… В общем, нас просветили в том, в чем дикари-аборигены были и так уверены.
