С Мишкой мы поддерживали более или менее регулярную переписку. Он воевал в Афганистане, два раза был ранен, затем получил третье серьезное ранение, и хотя он писал бодрые письма, но между строк по намекам я понял, что Мишка изменился, и изменился сильно. Из ташкентского госпиталя он мне так прямо и написал, намекая на тот наш разговор об интернациональном долге, что я, по всей видимости, был прав, а о здоровье — что ногу ему удалось отстоять, не отрезали. Боже мой, какая жестокая плата за прозрение! Чуть позже он написал, что и Иван Иванович тоже был во многом прав (а это он о социализме вообще и об афганском в частности). Писал он и о дурмашине: передали ему письмо из комитета (из КГБ) с заключением экспертов, что открытое нами явление «науке давно известно, это особый вид электромагнитного поля и интереса не представляет». Данная формулировка меня, надо сказать, просто возмутила: ни хрена той науке не известно, и не может полусфера быть особым видом электромагнитного поля! То есть основа у нее, конечно, электромагнитная, но сама полусфера… Да нет, чушь это. А еще доктор наук подписал, как там бишь его фамилия, Никитин. Ну-ну… Где они его только взяли? Жаль, что я в математике высшей не силен, я бы и сам посчитал, как это поле образуется дурмашиной.

Еще одно обстоятельство сильно укрепило мое недоверие к науке. В начале восьмидесятого года в отряде появились несколько молодых офицеров в звании младших лейтенантов, хотя обычно закончившим военное училище сразу присваивали звание лейтенанта и дальше они набирали чины обычным порядком. Впрочем, солдатская молва вскоре донесла, что в связи с нехваткой младших офицеров закончившим вузы молодым ребятам предоставляют альтернативу: либо отслужить два года в звании рядового, либо после краткосрочных курсов младших офицеров отслужить три года в звании младшего лейтенанта. В последнем случае они имели все льготы, положенные офицерам, и при случае, если вдруг передумывали увольняться в запас, могли продолжать военную карьеру. Пока же местное начальство до границы их не допускало, держало в роте обеспечения, комхозвзводе, и двоим дали по взводу в стройбате, который вообще-то назывался особой отдельной инженерно-строительной ротой. Как бы там ни было, но однажды я невольно оказался свидетелем разговора между двумя «микромайорами». Обычный треп, какой в ходу и между солдатами. Оба вспоминали «гражданку», и оба же не чаяли, как бы побыстрее сбросить с плеч офицерские погоны. Один был инженером-физиком, второй — преподавателем русского языка и литературы. Первый жаловался на то, что попал в офицеры по нелепости, мол, он уже в аспирантуру сдал экзамены и руководителем у него дед-профессор назначен был, но по собственной глупости он у того деда вышел из доверия и был вынужден выбирать между правоохранительными органами и армейским гостеприимством. Да еще пришлось долго перед профессором вилять хвостом, чтобы он смилостивился и благословил его на воинскую карьеру. Ну, и так далее, и в том же духе. При этом он раза два упомянул фамилию Никитин, что заставило меня навострить уши, а потом и вмешаться в разговор с вопросами. Судя по всему, разговор касался именно того Никитина, чья подпись стояла на крышке гроба с дурмашиной. Тесен, оказывается, мир. Этот профессор был прямо-таки вездесущ, особенно если надо было похоронить чью-то идею. Я вообще-то не понимаю, кому могла помешать Мишкина дурмашина. Если наш с Мишкой диагноз оказался бы верен, государству генератор гравитации явно не помешал бы, так что мои сомнения насчет объективности приговора дурмашине выросли в уверенность. Только вот доказать бы…

Так, я думаю, во мне впервые зародилась даже не мысль, а нечто вроде ощущения, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Кстати, с тем «микромайором» у нас установились вполне приятельские отношения, особенно после того как я вернул к жизни его «Юность». Когда возился с телевизором, то заметил у него толстый учебник «Квантовой физики» и попросил почитать. Отдал он его неохотно, всем своим видом выражая сомнение, пойму ли я что-то. Через месяц учебник я вернул, он был уверен в том, что книга пролежала без движения, и стал задавать вопросы. Однако вскоре выяснилось, что сам он уже забыл так много, что в конце концов смешался и заявил, что лично его интересует не квантовая механика, а физика твердого тела, и указал на не менее толстую книгу. Мне пришлось выпросить и ее, хотя я проявил бы больший интерес к теории поля. Это мое заявление повергло «микромайора» в шок, и он сообщил мне, что интересующая меня книга была совершенно случайно замечена им в отрядной библиотеке, а я пообещал заняться ею непосредственно после того, как одолею физику твердого тела. Дело в том, что к учебникам я относился как к художественной литературе, лишь изредка вникая в математические тонкости. Здесь меня интересовала не сама математика, а подходы к применению тех или, иных приемов для решения физических задач. С этой точки зрения и сами физические проблемы обретали стройность и смысл. Но именно учебник физики твердого тела раскрыл для меня глубокую взаимосвязь между микро- и макроявлениями. Я прочитал второй учебник даже быстрее, чем рассчитывал, после чего «микромайор» меня зауважал.

«Теория поля», судя по первозданному состоянию книги, еще ни разу не была никем востребована. Это, собственно, был не учебник, а справочник «для научных работников и аспирантов физико-математических факультетов университетов» — так, во всяком случае, говорилось в аннотации. Но меня книга поразила тем, что была сборником мыслей весьма изощренного ума. Каждая проблема рассматривалась здесь с нескольких точек зрения. Математический аппарат при этом применялся буквально эквилибристически — я никак не мог избавиться от ощущения, что присутствую на цирковом представлении. В самом деле, эта книга оставляла впечатление, обратное серьезному отношению к таинству науки. Мог ли я тогда представить, что через несколько лет сама жизнь заставит меня стать эквилибристом от математики?

Одним словом, от математики в этом неизвестно какими судьбами попавшем в захолустную библиотеку пограничного отряда справочнике по теории поля я находился в экстазе, я никак не мог с книгой расстаться и, еще не дочитав ее, пошел к библиотекарше — жене начштаба отряда — с просьбой продать мне эту книгу. От денег она, естественно, отказалась, но попросила наладить ей радиоприемник «Балтика», объяснив свое желание тем, что приемник обладал хорошей чувствительностью и мог ловить радиостанции на частотах, которые из современных приемников просто изъяты. Я, конечно, сообразил, что она старается так ради «вражьих голосов», которые вещают на СССР из-за границы, но вслух свои соображения высказывать не стал: какое мне дело, в конце концов, кто и что слушает? Поставил на место сгоревших исправные лампы, и приемник заработал не хуже нового. Так я стал владельцем книги, которую и сейчас считаю лучшим образцом печатной продукции.

Именно благодаря этой книге у меня впервые отчетливо прорезалось желание утереть нос профессору Никитину. Слабо мне, что ли, самому? Тогда же впервые я задумался над тем, что мне непременно потребуется вычислительная техника, ибо одно дело — посчитать градиент в какой-то одной точке, и другое — когда таких точек тысяча. Скажем так, чтобы описать параметры магнитного поля обыкновенного школьного магнита, мне потребовалось бы время чуть больше года. Такие сроки меня не устраивали. Но что я мог предпринять, сидя у себя в мастерской, где даже элементарный осциллограф был выменян у связистов соседней части на ящик водки? Оставалось ждать демобилизации, что я и делал.