— А кого можешь?

— Дурачок, — сказала она с улыбкой. — Никого. Я просто об этом пока еще не задумывалась, — и подтвердила: — Да. Никогда.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Но теперь ты будешь об этом думать?

— Фу, какой ты становишься противный, когда зацикливаешься. Ладно, считай себя первым и имеющим наибольшие шансы кандидатом. Идет?

— Вообще-то, «единственным» было бы гораздо лучше.

— Лучше, — согласилась Галка. — Но им надо стать.

— Как? — спросил я.

— Юра, если бы я знала, я непременно дала бы тебе точный ответ: мол, для этого нужно то-то и то-то. Я не знаю. Вот что я сделала, что ты меня полюбил?

— Ты пригласила меня на танец, а я увидел, какая ты красивая.

— Вот видишь, как мало надо для того, чтобы появилось чувство.

— Я готов танцевать с тобой с утра до вечера.

— Это уже неинтересно. Было. Юра, ну куда ты спешишь?

— Я не представляю жизни без тебя, Галя. Я так хочу быть с тобой!

— Не надо спешить, Юра. Не толкай меня в спину, иначе ты добьешься обратного эффекта. Ну, не спеши, глупый. Жизнь только начинается. Все еще впереди. Хорошо?

— Ну ладно, — сдался я. Обратного эффекта мне очень не хотелось. — Я не буду тебя торопить. Живи, как жила.

— Умница, — сказала Галка. — Теперь можно идти к тебе.

Мамы дома не было. Я усадил Галку в кресло возле стола и достал подарки Куба. Начал с тяжелого свертка. Под покровом газет в полиэтиленовом пакете находился портсигар. Золотой. С затейливой гравировкой, в центре которой отчетливо выделялся коронованный двуглавый орел. Я раскрыл портсигар и обмер: поверх золотых монет в нем лежал (как бы его подробнее описать?) крестик из оправленных металлом — очень тонкая работа — прозрачно-голубых драгоценных камней. То, что они драгоценные, я определил по тому, как играл свет на четко обозначенных гранях, но, если честно, я еще никогда не видел драгоценных камней, кроме рубина на мамином перстеньке, да и то сомневался в его подлинности. Но этот крестик почему-то у меня никаких сомнений не вызвал. Металл, обрамляющий кристаллы, имел тепловатый, близкий к желтому цвет, но это было не золото. Хотя по тяжести… Да я, собственно, и золото только все на том же мамином перстеньке и видел. А Галка, та вообще окаменела. Смотрела на крестик круглыми глазами и молчала. Потом как-то неуверенно протянула к нему руку, ощупала пальцами, погладила, взяла на ладонь. За крестиком потянулась тонкая цепочка из такого же теплого металла, а я заметил, что руки у Галки мелко-мелко дрожат. Я истолковал ее поведение по-своему:

— Нравится? Галя, хочешь, я его тебе подарю?

— Ты что, Юра? Ты хоть знаешь, сколько он стоит?

— А хоть сколько. Куб его оставил мне, значит, я могу делать с ним что хочу. Надень его.

Галка бросила на меня взгляд, в котором сквозило такое чувство благодарности, и сердце мое защемило от нежности. Затем она ловко, можно было даже подумать, что она специально тренировалась, застегнула у себя на шее цепочку и огляделась. Я понял, что она ищет зеркало, встал и раскрыл створку шифоньера:

— Иди сюда, зеркало здесь.

Галка рассматривала себя минут пятнадцать, не меньше. Затем вздохнула, вернулась к креслу и неторопливо расстегнула цепочку.

— Спасибо, Юра, — сказала она, кладя крестик на место.

— Ты что, Галя, я же тебе его подарил. Носи.

— В Советском Союзе неприлично быть богатым, Юра. Это украшение бесценно. Во всяком случае, за границей любой ювелир не торгуясь отдаст за него три миллиона долларов. Это для меня слишком дорого. Да и опасно. Его могут оторвать вместе с головой. Спасибо, Юра.

— Откуда ты знаешь его стоимость?

— Семейные предания. Этому украшению несколько тысяч лет, и какое-то время оно принадлежало моим предкам.

— Тысяч лет? Ты серьезно?

Она кивнула.

— Это правда, Юра. Но давай посмотрим, что там еще.

— Галя, но тем более! Раз оно принадлежало твоим предкам, значит, оно и должно быть твоим. Возьми его.

— Я сказала — нет, значит — нет. Спасибо, конечно, но нет. Что там еще? — И она перевернула портсигар. «Еще» там оказалось 60 золотых монет различных номиналов и… Золотая Звезда Героя Советского Союза.

— Во! — сказал я. — Иван Иванович что, был героем?

— Не знаю, — пожала плечами Галка. — Скорее всего нет. Иначе об этом знали бы все. Ты же ему как сын был, тебе-то он сказал бы.

— Странный какой-то набор: доисторическая драгоценность, золотые монеты прошлого века и Золотая Звезда Героя тридцатилетней давности максимум. Что же мне со всем этим делать?

— Может быть, я не права, но мне кажется, в современных условиях государство, едва ты заикнешься о Кубовом наследстве, обдерет тебя как липку: если у тебя все это просто-напросто не конфискуют, то заплатят за все максимум тысяч сто, и это будет еще по-Божески.

— Сто тысяч?! Но это же уйма денег! Что я с ними буду делать?

— Вообще-то самое разумное, конечно, — превратить это в деньги. Если хочешь, я помогу тебе реализовать вот это. — И Галка отодвинула золото от крестика. — Здесь примерно тысяч на пятьдесят, а что делать с крестом, даже не знаю, надо подумать. Прозондировать почву. Юра, реально могу обещать за него тысяч восемьсот, ну, может быть, миллион, но это уже сомнительно…

— Галка! — От таких астрономических сумм у меня глаза на лоб вылезли. — Ты в своем уме? Кому ты это продашь? Где ты найдешь сумасшедшего миллионера, способного за эту безделушку отвалить такую кучу денег? И что я с ними буду делать? И вообще, ты — девчонка, откуда у тебя такие знакомства? — Ее слова мною всерьез не воспринимались, но внушительность тона рождала настороженность.

— Ты помнишь Остапа Бендера: «Если в стране имеют хождение денежные знаки, значит, есть и люди, у которых их очень много» — так примерно… Другое дело, что эти люди не так известны, как передовые рабочие или писатели, но кое-кого из них я знаю.

— И они есть в Ставрополе?

— Есть, Юра. Они везде есть.

— И когда же ты с ними познакомилась?

— Неважно, главное, что я их знаю.

— Я тебе не верю. Но даже если такие люди есть, они же преступники! Если за пятнадцать рублей старушек убивают, за миллион и тебя не пожалеют. Ты не боишься?

— Потому я и не хочу, чтобы эта вещь находилась у тебя. Я же говорила тебе, что за границей за крестик не торгуясь отдадут три миллиона долларов, а доллары — это не рубли; а крови, ты прав, за эту драгоценность пролито немало. Я не хотела бы ее иметь. Но и миллион рублей по нашей жизни — сумма немалая, хотя это и максимум, что я могу обещать…

— И где же я буду хранить этот миллион? В сберкассе? Или дома, в шкафу под бельем? Его же так просто не истратить.

— Неужели ты думаешь, что я принесу тебе наличные? Я отдам тебе сберкнижки. В разных городах, в разных сберкассах… Так надежнее и безопаснее.

Я все равно ей не верил и потому, сложив золото и крест в портсигар, протянул ей:

— Возьми и делай что хочешь. Я всей этой «астрономии» не представляю, она в моей голове не укладывается. Даже думать не хочу. Возьми.

Галка, открыв сумочку, положила туда портсигар.

— И Куб не оставил никакой записки?

— Оставил. Вот, целая рукопись. — Я положил на стол второй сверток.

Сразу же наше внимание привлек лист, исписанный от руки:

«Здравствуй, Юра.

Если ты читаешь эти строки, значит, я уже умер. Таким образом, привет тебе с того света. Пока еще я только догадываюсь, что там меня ждет, так что подробностей не жди. Всему свое время.

Юра, каждый из нас когда-то начинает понимать, что при Советской власти он невольно привыкает жить двойной и даже тройной жизнью: одна жизнь для повседневного общения с окружающей действительностью, вторая — более личная — как отдушина от первой. Это — когда, придя после работы домой и тщательно заперев за собой двери, выражаешь несогласие с первой жизнью, правда, только на кухне и шепотом. Ты еще пройдешь через это, если уже не столкнулся. Такова „направляющая и организующая“ роль партии. Ну да Бог с ней.