Никто не встречал Николаса Локвуда, когда он сошел с борта самолета компании «Пан-Америкен» в Порт-Вашингтоне в Нью-Йорке в июньский полдень. Всем заинтересованным было известно, что в другой день он прибыть не мог.

Николас доехал поездом до Пенн-Стейшен и затем пошел пешком через Таймс-сквер. Он почувствовал себя чужестранцем, который бредет через сверкающую загадочную страну, наполненную яркими огнями, смехом и песнями. Улицы были запружены военнослужащими, но несмотря на обилие военной формы, чувствовалась атмосфера карнавала. Перед дверями кафе «Тутс Шорс» и «21» стояли очереди. Двери «Сторк-Клуба» и клуба «Ларус» были открыты даже до наступления сумерек. Из проигрывателей-автоматов вдоль Третьей авеню доносились звуки песни «Хвала Господу и получи патроны».

Николас брел через все это с изумлением. Он вспоминал изможденных испуганных беженцев, которых он видел на испанской границе, подозрительных, надменных чиновников в Виши, холодную, отвратительную аккуратность немецких пограничников, находящихся на расстоянии брошенного с швейцарской территории камня. А затем Цюрих… Цюрих, где он видел кровь и где сдержанный, мужественный человек погиб в настоящем аду, который Николас не смог предотвратить.

Николас пересек Сентрал-парк, где английские няни прогуливали вверенных им детей и убивали время за вязанием свитеров для солдат. Он посмотрел на сияющую бронзовую крышу Карлтон-Тауэрс и представил молодую женщину, которая жила там. Теперь жила одна. Его маленький саквояж неожиданно стал очень тяжелым. У него не было выбора. Он должен был увидеть Кассандру. После того как он прочитал документы, ради которых Монк пожертвовал своей жизнью, Николас не мог игнорировать обязательства, которые он принял на себя в момент смерти пожилого человека.

Она была такой же прекрасной, какой он запомнил ее, но ее лицо было более бледным и голубые глаза казались больше, оттененные белизной ее кожи. Глаза, наполненные печалью, подумал он. Когда она посмотрела на него, он почувствовал сдерживаемые вопросы и скрытые за ними обвинения.

– Пожалуйста, входите.

Она провела его через террасу, где, казалось, целую вечность назад они втроем завтракали.

– Когда вы узнали об этом? – спросил Николас. Кассандра посмотрела в глубь парка, где в ранних сумерках мерцали огни фонарей.

– На следующий день. Приехал Джимми Пирс, главный редактор у моего отца. В то мгновение, когда я увидела его, я все поняла.

Кассандра посмотрела на Николаса.

– Он страдал? Локвуд покачал головой.

– Кто вы? – неожиданно спросила Кассандра. – Он никогда ничего не говорил о вас. Он ничего не рассказывал мне о вас.

Николас протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но как только его пальцы коснулись ее, она вздрогнула.

– Я знаю, что это не утешение, но он довел до конца то, что задумал сделать.

– И что это было?

Николас помолчал в нерешительности.

– Я не могу сообщить вам подробности. За исключением того, что это очень, очень важно.

Гнев вспыхнул в ее глазах.

– Это то, что говорят все! Джимми звонил каждый день в Вашингтон, приставая к людям из Государственного департамента, но никто ничего не знает. Ради. Бога, Монк вел свою войну! Почему ваши люди втянули его в еще одну?

Кассандра знала, что ее слова были неправдой, но ей было все равно. Что мог понимать Локвуд Николас, практически незнакомый ей человек, в том, чего она лишилась?

– Я имею право знать, – сказала она.

– Да. И вы будете знать, я обещаю. – Николас сделал паузу. – Вы видели свою тетю?

– Розу? Она пришла, как только узнала об этом. Она была очень добра, поинтересовалась, не нужно ли мне что-нибудь…

– Вам что-нибудь нужно?

– Да. Ответы.

– Я был с ним, когда это случилось. Я пытался спасти его, но не смог. Может быть, если бы я сделал что-то еще… Я никогда не узнаю этого.

Кассандра наблюдала за тем, как он подбирает слова, разрываясь между тем, чтобы не сказать ничего, что могло бы нарушить взятые им на себя обязательства, и тем, что могло бы хоть немного утешить ее.

– Извините, – сказала Кассандра. – Но он был для меня всем. И мне все еще нельзя знать, ради чего ему пришлось умереть?

Николас открыл саквояж, достал оттуда кожаный портсигар Монка, его карманные часы и некоторые другие личные вещи и положил их на стол.

– Я подумал, что вы хотели бы получить это. Остальное вернется домой вместе с ним.

Он уронил руку на свой саквояж. Ему требовалась вся воля, которой он обладал, чтобы не вытащить оттуда документы, которые он привез из Цюриха.

– Я должен идти. Я позвоню вам из Вашингтона, когда вернусь…

– Нет, – быстро ответила Кассандра. – Я не хочу, чтобы вы делали это. До тех пор пока вы не будете готовы сказать мне, что произошло на самом деле.

– В другом случае я бы не стал это делать, – сказал он тихо.

Николас осторожно держал саквояж на коленях, в то время как поезд, на котором он ехал в Вашингтон, раскачивало из стороны в сторону.

«Теперь у меня есть обязательства. Я должен решить, что я буду делать».

Николас попытался составить план действий. Но четких ответов на вопрос, как действовать, у него не было.

Николас Локвуд редко оглядывался на свою жизнь. Он не знал своих родителей. В детстве священники в приюте сказали ему, что он провел первые годы своей жизни в католическом благотворительном доме ребенка, где добровольцы в свое свободное время воспитывали детей, от которых отказались родители.

Когда ему исполнилось восемь лет, Николаса перевели в другое заведение, тоже руководимое священнослужителями. Но к тому времени он уже понимал, что его никогда не усыновят. Молодые женщины хотели брать младенцев, а не мальчиков с подозрительными глазами. Николас сторонился других детей, насколько это было возможно. Он не входил в состав шаек, которые формировали эти ребята, но всегда был готов с помощью кулаков защитить свою территорию.

Николаса, как и других детей в возрасте четырнадцати лет, могли выпустить из приюта с тем, чтобы он начал зарабатывать на жизнь в качестве подсобного рабочего. Но священники разглядели в сильном неразговорчивом мальчике многообещающие задатки природного лидера. Николас отлично проявлял себя и на игровой площадке, и в схоластических диспутах и стал первым мальчиком из приюта, которого отправили учиться в Нотр Дам на полное обеспечение.

Школа отшлифовала характер Николаса. Нотр Дам стал для него домом, которого у него никогда не было, и он отблагодарил его, выиграв первое место на соревнованиях по боксу между колледжами, а также несколько призов за успехи в математике. Когда в ходе ежегодного опроса его попросили назвать черту характера, которую он ценил больше других, Николас не задумываясь ответил: «Верность».

Это был ответ, которого можно было ожидать. За несколько недель до окончания Николаса вызвали в кабинет декана. Там его ожидал человек, который представился как мистер Браун. Ему было за тридцать, на нем был отлично сшитый костюм, и его, казалось, окружал ореол привилегированности. Он взял в руки толстую папку, лежавшую на столе перед ним.

– Для тебя верность действительно является самой важной чертой?

– Да.

Мистер Браун долгое время молча изучал его.

– Скоро будет война, – сказал он в конце концов. – Она будет непохожа на все, чему мы до сих пор были свидетелями. Нам нужны люди, чья преданность не подвергается сомнению. У тебя такая преданность, молодой мистер Локвуд?

Николас тщательно обдумал ответ.

– Да, сэр. Такая.

Человек слегка улыбнулся.

– Да, я тоже так думаю. Позволь рассказать тебе О маленькой организации, которая называется Бюро стратегических исследований.

На следующий день после окончания Николас поменял один дом на другой. Штаб-квартира БСИ располагалась в Вашингтоне, но его тренировочные базы были разбросаны по всей стране. Локвуд постигал секреты шифровки в Государственном департаменте, практиковался в стрельбе из разных видов стрелкового оружия, и осваивал приемы рукопашного боя в сельской местности штата Вирджиния, и совершал ночные прыжки с парашютом в горах Адирондак в Монтане. Он жил вместе с людьми, которым он доверил свою жизнь и которые, в свою очередь, зависели от него. Время от времени появлялся мистер Браун, чтобы понаблюдать за его успехами и сделать поощрение.