Мартовские ветры безжалостно дули вдоль улиц-каньонов Нижнего Бродвея – признак того, что долгая, суровая зима 1931–1932 года еще не закончилась. Городские бездомные топтались в дверных проемах или вокруг костров походных кухонь, в то время как в конторских небоскребах капитаны промышленности искали какой-либо просвет, пусть самый слабый, в той долгой зиме неуверенности, которую принесла Великая депрессия. Среди тех, кто видел его, а вместе с ним и надежду, была Роза Джефферсон.

В сорок один год Роза планировала курс одной из ряда крупнейших индустрий в Америке, которой удалось не только выжить, но и расцвести в период депрессии. Товары по-прежнему нужно было перевозить по стране, а банкротства банков напугали американцев до такой степени, что они стали вкладывать свои наличные в более безопасное место: гарантированные денежные переводы. Те несколько пенни, в которые обходился почтовый денежный перевод, казались несущественными, будучи взвешены на одних весах с чьим-либо душевным спокойствием. Ежедневно миллионы этих пенни стекались в сейфы «Глобал» по всей Америке, создавая сверкающую дорогу богатства, которая вела в сердце Нью-Йорка.

В отличие от других ведущих промышленных концернов, трубивших о том, какая доля их прибыли шла на акты доброй воли, «Глобал» оставалась в тени. Немногие из четырех миллионов безработных знали о том, как Роза боролась против законопроекта о тарифах Смута-Хоули, поднимавшего пошлины на импорт и ускорявшего неизбежный спад в торговле. Роза использовала любое совещание и все свое влияние, чтобы убедить законодателей в том, что без торговли промышленность зачахнет и рабочие места исчезнут навсегда.

Когда президент подписал этот законопроект, Роза изменила тактику. Умасливая и льстя законодателям, она помогла провести в жизнь Акт об общественных зданиях, выделивший 230 миллионов долларов на строительство, а также 300 миллионов долларов ассигнований на государственные проекты по строительству дорог. Роза видела вознаграждение за свои усилия каждый раз, когда проезжала по трассе Нью-Йорк – Вашингтон. Тысячи мужчин, когда-то прозябавших в богадельнях, были заняты на строительстве артерий для будущей торговли.

Даже ближайшие коллеги Розы были удивлены и озадачены действиями женщины, которая с удовольствием анонимно жертвовала средства благотворительным организациям или договаривалась с ними о распределении ее пожертвований.

– Это не такая уж великая тайна, Хью, – говорила Роза своему адвокату. – Если хотите знать ответ, поедем со мной.

Меньше всего О'Нил ожидал, что его привезут на место фамильного захоронения Джефферсонов в Дьюнскрэге.

– Я думаю, что наконец понимаю, какие чувства испытывал Франклин к этой стране, – сказала Роза у надгробья на могиле своего брата. – Такие люди, как мой дед и я, видели в этой земле лишь возможности. Мы хватались за каждый шанс, который она нам давала, и использовали его как только могли. Франклин был другим. Он знал, что брать можно лишь до определенного предела, прежде чем и ты сам, и земля станете банкротами. У него была совесть, Хью. Когда он встал на защиту этих штрейкбрехеров, он одновременно бросал вызов всему, что я когда-либо делала или во что верила. Роза наклонилась и положила букет, который принесла.

– Тогда я не понимала Франклина. Я не хотела верить, что он думал не так, как я, и была слишком напугана, чтобы признать, что он так и делал. Я доверяла ему многое и отказывала в еще большем. То, что я делаю сейчас, ничтожно по сравнению с тем, чего мы могли бы достичь вместе.

– Не занижайте себе цену, – сказал О'Нил мягко. – Если бы не вы, многое из того, что было вынуждено сделать правительство, могло бы никогда не произойти.

Через неделю, прочтя о назначении Розы Джефферсон председателем Комиссии по помощи безработным, Хью О'Нил искренне пожалел о том, что Франклин не дожил до этого момента.

Роза стояла перед окнами, выходящими на Нижний Бродвей, и дрожала от холода.

Из последних данных было ясно, что дела Мишель в Европе шли так же хорошо, как у Розы в Америке. Это объясняло, почему Стивен прислал ей именно такой доклад. Роза вернулась к своему рабочему столу и перелистала тщательно отпечатанный документ. Прикосновение к этим страницам было как бы прикосновение к нему. Иногда она скучала по нему так сильно, что ей хотелось прыгнуть на борт первого же судна, отплывающего в Европу.

«Я не могу этого сделать. Я послала его делать мужскую работу и не буду вмешиваться».

И это была работа, которой Стивен мог по праву гордиться. Идея перекачивания денег в агентства грузовых перевозок или выкупа их всех вместе под знамя «Глобал Юрэп» давала компании равную основу с европейскими транспортными гигантами. Обретя собственное лицо и влияние, «Глобал» могла говорить с Мишель с позиции силы. Роза была убеждена, что Стивен мог запустить и осуществить эту программу в качестве президента «Глобал Юрэп».

Роза взяла ручку и быстро набросала письмо Стивену, одобряя его план.

– Я очень горжусь тобой, дорогой, – писала она. – Приезжай домой как можно скорее, чтобы мы могли разработать детали. Я ужасно по тебе скучаю. С любовью, мама.

Роза откинулась назад, согретая своими словами. Внезапно эта мартовская зима показалась ей не такой уж холодной.

– Мы взяли первый барьер, – объявил Стивен, передавая письмо Курту Эссенхаймеру. – Вот мамино одобрение.

– Стивен, это фантастика!

– Это только начало, – предупредил Стивен. – Теперь начинается настоящая работа.

Первое правило бизнеса найти подходящую штаб-квартиру. Эссенхаймер, естественно, предложил Берлин, обещая создать все условия.

– Работать из Берлина было бы намного легче, – признал Стивен. – Но слишком опасно. Помни, Мишель тоже обосновалась здесь. Через Варбурга она установила много контактов. Если он получит малейший намек о том, что мы делаем, если ее люди доложат о том, что регулярно видят меня в Берлине, мы рискуем всем.

Эссенхаймер согласился, и двое мужчин взяли в аренду помещение под офис в Берне, имевшем отличные шоссейные и железнодорожные связки с Германией, а также первоклассную коммуникационную сеть.

– Нам нужны сотрудники, которым мы могли бы безоговорочно доверять, – сказал Стивен. – Каждый должен быть проверен тобой лично.

– Предоставь это мне, – заверил его Эссенхаймер. – Мы получим любого, кто нам нужен, из нашей партии.

– Как насчет их въезда в страну? Не будет проблемы с разрешениями на работу?

Эссенхаймер ухмыльнулся:

– Нет, если они приедут в качестве сотрудников посольства. В этом еще одна прелесть Берна.

Пока Эссенхаймер был в Германии, Стивен встретился с представителями нескольких менее крупных банков Берна, которые очень хотели заниматься бизнесом с этим молодым американцем, чьи средства, размещенные в Берлине, казались неограниченными. Банковские юристы горели желанием выступать в качестве номинальных директоров той дюжины компаний, которые Стивен поручил им организовать, и не промолвили ни слова, когда цель этих компаний была расплывчато определена как «импорт-экспорт».

Как только Эссенхаймер вернулся с необходимым персоналом, Стивен, арендовавший виллу на окраине города, направил предусмотрительные приглашения ряду дипломатов. Менее чем через несколько месяцев торговые атташе из Египта, Сирии, Ирана, Южной Африки и Конго, Аргентины, Бразилии и Чили стали регулярными посетителями. Когда они узнали, чего хотят Стивен и его молчаливый немецкий партнер и, еще более важно, что они могут платить за это золотом, они направили целый поток ведущих промышленников своих стран в швейцарскую столицу. В ходе тяжелых обсуждений сделок связи, по которым Германия должна была получить необходимое ей сырье, были налажены.

Пока Стивен обрабатывал потенциальных поставщиков, Курт Эссенхаймер начал потихоньку скупать океанские грузовые и торговые суда германского коммерческого флота по смехотворно низким ценам.