— Поплевать?

— Покурить. И поплевать. Он считает, пусть каждый плюет на своем месте, у своего отдела. Логично?

Главный меня успокоил, но Савельченко все равно проходу мне не давал и мелко пакостил при каждой возможности. При этом он продолжал нежно мне улыбаться, заходить по утрам "на кофеек", в подробностях рассказывать о совершенных им накануне покупках, зачастую с предъявлением оных — "хочешь понюхать, какой я купил одеколон?", "конечно, хочу, ах, какая прелесть!", "а как тебе свитерок?", "очень элегантно, и очень к лицу". Разумеется, каждый визит заканчивался заверениями, что я всегда могу на него рассчитывать.

Однажды Савельченко столкнулся в нашей комнате с Синявским. Беседовали они довольно долго и, я бы сказала, понравились друг другу.

— Новый сотрудник? — строго спросил Савельченко.

— Никак нет, — гаркнул Синявский. — Старый сотрудник другой газеты.

— Кем же вы, если не секрет, приходитесь нашей очаровательной Сашеньке? — поинтересовался Савельченко.

— Я прихожусь ей поддержкой и опорой, — со свойственной ему скромностью ответил Синявский.

— Даже так? - как бы удивился Савельченко. — И что, серьезные намерения?

— Вы хотите спросить, собираюсь ли я на ней жениться? — Синявский временами бывал омерзительно прямолинеен.

— Я, знаете ли, как деловой человек, считаю, что все, подлежащее регистрации, должно быть зарегистрировано. Мало ли что, знаете ли, — пояснил Савельченко.

— Вот, уговорите девушку, а то ей все некогда, и к священному институту брака она относится без должного рвения, — пожаловался Синявский.

— Будете уговаривать? — спросила я не без интереса, хотя сам по себе их разговор меня тревожил.

— А как же! — Савельченко уселся поудобнее и в течение получаса излагал мне преимущества замужней жизни, а также свою вольную трактовку женской природы, тяготеющей к замужеству, как важнейшей стадии самореализации, ибо женщины, в отличие от мужчин, стремятся… И так далее, и тому подобное.

— Ладно, уговорили, — сказала я, когда он в очередной раз сделал паузу, чтоб набрать воздуха для следующей идиотической тирады. — Вы так убедительно говорили, что мне ничего другого не остается, кроме как выйти замуж за первого встречного.

— За кого? — переспросил Синявский, намекая на то, что я опять брякнула глупость. — И где ты собираешься его встречать?

— Не волнуйтесь, юноша, — сказал Савельченко, — учитывая, что нас здесь двое, думаю, вы как минимум один из двух первых встречных.

— Грустно быть случайным встречным и одним из двух, — весело заметил Синявский, — хочется быть единственным, и не встречным, а найденным.

— Где же мне тебя искать, — спросила я, — если ты уже сам нашелся?

— Спрячьтесь, а Александра вас поищет. Она девушка упорная, так что в любом случае найдет, и вы станете и встречным, и найденным, так что удастся убить сразу двух зайцев, — посоветовал Савельченко.

— Да, — Синявский разыгрался не на шутку и немедленно залез под стол, Саня, найди меня, я здесь!

Я сидела, как изваяние, и даже мысли не допускала, что буду участвовать в их молодецких забавах.

— Саня! — вопил Синявский из-за стола. — Где ты? Найди меня, найди!

В этот момент появился Майонез. Синявский продолжал орать, настаивая на том, чтобы я проявила смекалку и сообразила, наконец, где же "твой любимый первый встречный".

Майонез с минуту послушал его крики и мрачно посоветовал мне поискать моего любимого вот под этим столом, а также предположил, что "у него там, видимо, какие-то проблемы". Синявский вылез, нисколько не смутившись, а Савель-ченко, напротив, смущенно развел руками, что, мол, поделаешь, молодежь балуется.

На следующий день Савельченко заметил, что вообще-то против этого конкретного юноши он ничего не имеет, но лично ему кажется, что я заслуживаю большего, и если уж мне так важно непременно выйти замуж, что понятно для девушки моего пола (интересно, какого еще пола бывают девушки?), то он готов это обсудить.

Я сказала, что еще слишком молода как для замужества, так и для долговременных отношений с мужчинами мужского пола.

— А для кратковременных? — быстро спросил Савельченко.

— А кратковременные ниже моего достоинства, — ответила я, по-моему, очень удачно.

Вообще этим разговорам не было конца, и временами в минуты сомнений и тягостных раздумий я сама себе казалась жалкой мышью, томящейся в мышеловке, причем хвост мой был варварски придавлен.

Пансион для одаренных детей произвел на старшего оперуполномоченного странное впечатление. Возможно, место для санатория «Леса» в поселке Николиха, на территории которого располагался пансион, было выбрано удачно; возможно, природа в этом уголке Подмосковья была прекрасной, но сейчас, в конце сентября, оценить это уже не представлялось возможным. Деревья облетали, трава была трудолюбиво вытоптана, и единственным украшением детской площадки была огромная песочница, которая вряд ли была интересна детям хоть и младшего, но школьного возраста.

Одаренные дети мрачно слонялись по пустому двору в ожидании обеда; некоторые из них вяло собирали кленовые листья. Дежурная воспитательница призывала их предаться подвижным играм. Дети на призывы не реагировали. Василия воспитательница встретила вежливым вопросом:

"Как это вы проникли на территорию, мужчина?", на что он ответил прямо и честно: "Через ворота". Внимательно изучив удостоверение сотрудника милиции, воспитательница разрешила Василию проследовать к директору. По дороге к директору сыщика поразило роскошное убранство пансиона — в холлах стояли кожаные диваны и столики из красного дерева, инкрустированные мрамором. В стенах детского учреждения они выглядели дико. Над некоторыми холлами висели таблички «Игровая», но ни одной игрушки старший оперуполномоченный там не заметил, из чего сделал вывод, что дети здесь играют в диваны и столы.

Директором пансиона оказался молодой человек, которому Василий тоже попытался предъявить свое удостоверение, но безуспешно. Директор смертельно побледнел, замахал руками и с. криками: "Что вы, что вы, я вам верю" — выбежал из собственного кабинета. Вернувшись через несколько секунд, он извинился и представился:

"Роговцев. Игорь. Можно без отчества". Старшему оперуполномоченному поведение директора пансиона не то чтобы не понравилось, но показалось не совсем обычным. Во всяком случае, подозрения полковника Зайцева о том, что в окружении покойной Грушиной что-то не чисто, стали приобретать вполне зримые очертания.

— Нет, не думайте ничего такого, — этими словами просто Игорь начал разговор с капитаном. — Марину здесь любили, и даже очень. Да, она иногда критиковала учебный процесс, ну так что ж? Потом она никуда не сообщала эти сведения…

— Сведения?

— То есть свои соображения. Понимаете, она — учитель молодой, пришла из обычной школы, с одаренными детьми раньше не работала, и, конечно, ей многое казалось странным.

— А остальные учителя пришли из необычных школ? — уточнил Василий.

— Тоже из обычных, но у них опыта побольше. Она, собственно, просто душой радела за дело. Вот. — Игорь с каждым оловом становился все бледнее и несчастнее.

— А что же ей казалось странным?

— Не помню. То есть это не важно. Это чисто педагогические споры — как учить, чему учить. У президента фонда, при котором образована школа, есть четкая концепция развития, а Марина исходила из немного других установок.

— Например?

— Например, она не одобряла бег в мешках.

— Что? — Василий забеспокоился, в своем ли уме его собеседник.

— В программе праздника по случаю открытия было предусмотрено такое развлечение, для смеха, понимаете?

— Понимаю. И что же она имела против бега в мешках?

— Наверное, ей самой такое развлечение не нравилось.

— Ну так не бегала бы, какая проблема, — пожал плечами сыщик.

— Нет, у нас так нельзя. Все должны. Праздник-то для всех, все и должны развлекаться.