Понял. Он понял.

— Что ты разоралась? Ты же от взятки отказалась, решимость довести дело до конца продемонстрировала. Так что покушение очень даже возможно.

— Да перестань! — Саня стукнула по столу ладонью только-только освобожденной от гипса руки и тихонько взвизгнула. — Какое там покушение! Ладно, садись ешь. И зови Леонида из подворотни, пусть тоже поест. Порадуй его, что охранять меня больше не надо, никому я на фиг не нужна.

Василий запечалился: вот и конец интиму.

Сейчас припрется Леонид, будет жрать борщ, злорадно ухмыляться, высказываться о глубине версий капитана Коновалова. Саня тоже хороша, вот и пойми ее. Сначала вопит, как мы ее подставляем под удар; потом чуть не плачет, когда выясняется, что убивать ее никто не собирается.

Василий сосредоточенно собрался, мрачно сказал, что "спасибо, не голоден", пообещал, что "лейтенант сейчас прибудут", попрощался и ушел. Особое внимание он обратил на то, что Саня даже не попыталась догнать его и вернуть. Правда, уходил он стремительно, но минут десять посидел в подъезде на подоконнике и покурил. Могла бы и одуматься. Нет, не вышла, не позвала.

Ирина страдала, но страдала активно. Ей хотелось со всеми и постоянно обсуждать сложившееся положение. Разговаривать, однако, удавалось только с мамой и Геной, и оба ее вынужденных собеседника на страдательные речи Ирины реагировали неправильно. Мама призывала съездить к Ивану и поговорить. Гена затравленно молчал, боясь сказать что-нибудь не то. И все-таки сказал:

— Может, тебе пока устроиться на работу?

— Да? Это на какую же? — язвительно поинтересовалась Ирина.

— По специальности. Ты же математик.

— Ага. Ты, Гена, умник. Я была математиком, точнее — программистом, пятнадцать лет назад. С тех пор все изменилось до неузнаваемости.

— Кто — математика изменилась? Ирина застонала. Объяснять Гене, чем отличается математика от программирования, было абсолютно бесполезным делом. Самым неприятным оказалось то, что мама Гену поддержала:

— А то и работать — так что ж. За детьми я присмотрю.

— Мама! Дети привыкли жить так, как они живут сейчас. Есть нормально, одеваться нормально. А мне, если работать, придется начинать с нуля. Помнишь, как мы жили, когда учились в университете? Только тогда у меня детей было в три раза меньше.

— А почему же ты к нему не едешь? — со времен их развода мама никогда не называла Ивана по имени.

— Потому что он уже скорее всего получил результаты генетической экспертизы — мне сказали, что он взял волосок Павлика и уже отвез его в лабораторию.

— Ой, вот беда! — Мама схватилась за голову. — Что же делать? Надо же что-то делать!

— Сама ему эту идею подала, так ведь? — напомнила Ирина.

— Небось и без меня догадался бы.

— Не знаю.

— Ты меня винишь, Ириша? — Мама выглядела жалко.

— Ой, мам, я жизнь виню. Ивана, Гену. Детей — они своему папаше все гадости прощают. Как Лиза говорит? "Папу можно понять". Только меня никто понять не хочет,

— Детей винить нельзя — они дети. Потом во всем разберутся.

— Когда — потом? На моих похоронах?

— Что ты, что ты! Нельзя так говорить! — Мама замахала руками.

— Почему нельзя? Когда я думаю, что Иван уедет и я останусь в дураках, мне жить не хочется. Да! Да!

— А вдруг не уедет? Почему обязательно уедет?

— Я вчера была на его фирме. Фирма готовится к продаже. Мне Маша звонила — вчера уже новый хозяин приходил — знакомиться. Завтра или послезавтра уже продадут. И все. Тогда — все.

Квартира Кусяшкина была опечатана. Пока Леонид ковырялся с печатями, Василий осматривал лестничную площадку. Неудачная. Всего две квартиры — одна напротив другой, шансов, что кто-то что-то видел, почти никаких. Да что там почти, просто никаких. Соседи уже все рассказали, и рассказ получился недолгим: не видели, не слышали. Оперативники современных соседей невысоко ценили за невнимательность и нелюбознательность, называли их слепоглухотупыми. То ли дело в прежние времена — как хорошо, как сплоченно жили, от дверных глазков было не оторвать. И чего не знали — рассказывали. А сейчас — сонное царство.

Леонид открыл наконец дверь. Следы криминалиста были видны сразу: контур тела на полу ("Они что, теперь и живых людей очерчивают?" — удивился Леонид); меловой кружочек — контур дна бутылки с коньяком, которым Кусяшкин отравился; рассыпанный порошок — отпечатки снимали. Кстати, без толку отпечатки только Кусяшкина.

Следователь Малкин тоже выразил желание осмотреть место происшествиями оперативники ждали его с минуты на минуту.

Накануне вечером Василий и Гоша еще раз попытались смоделировать психопортрет убийцы, которому помешали и Гарцев, и Грушина, и Кусяшкин. Гошин метод базировался на том, что, если какая-то деталь мешает выстроить версию, надо эту деталь временно убрать. Василию метод казался уязвимым и спорным.

— А как, Гошечка, потом с ней быть, с деталью? — всегда спрашивал он гаденьким голосом.

— Там видно будет, — уклончиво отвечал Гоша.

Как ни странно, но Гошин метод время от времени срабатывал.

В данном случае следователь предлагал "сделать вид, что Грушиной нет", и сосредоточиться На двух совладельцах фирмы ВИНТ — Кусяшкине и Гарцеве.

— Если убить хотели только их двоих, то тогда все понятно. Либо конкуренты, либо наследники. Хоть есть, где рыться, — рассуждал Гоша.

— Но убили-то троих. Ни конкурентам, ни наследникам девушка не могла помешать, — стоял на своем Василий.

Значит, она оказалась свидетелем. Она же приехала на место преступления раньше всех? Да. И что-то или кого-то увидела. Все просто. И если бы тебе, Василий, не отбили последние мозги на предыдущей работе в ОМОНе, ты и сам бы догадался.

— Моя предыдущая работа не дает покоя всей российской правоохранительной системе. Хотя ты, Гоша, как мужчина хилый и блеклый, завидуешь моей мощи вполне закономерно, и выпады твои меня не удивляют, огрызался Василий. — Удивляет меня твое упорное нежелание обращать внимание не только на ТВОЮ единственную версию, но и на другие. Ведь не исключено же, что убить с самого начала хотели всех троих?

— Да? — Гоша ехидно прищурился. — Для этого хорошо подготовились, взяли из-под шкафа камень, среди бела дня, практически на виду у всех спихнули человека с балкона. Типичное хорошо продуманное убийство. А потом, одна "только версия" — это все-таки лучше, чем ни одной.

— Тогда почему, раз тебе все кажется таким непрофессиональным и случайным, ты допускаешь участие конкурентов ВИНТа? Богатые люди устраняют конкурентов иначе, — гнул свое Василий.

— Да. Это — да, — соглашался Гоша. — Но проверить надо. Наследники, конечно, более вероятны.

— Наследница. Вызови ее, поговори. Мне слабо верится, что это она. Но алиби нет, только ее мать может подтвердить, что она была дома во время всех убийств.

— Все три раза дома? Хм, странно, — заметил Гоша.

— Она — домохозяйка, и три четверти своей жизни проводит дома.

— Нормальные домохозяйки, — назидательно поведал Гоша, — тем более состоятельные, три четверти жизни проводят в косметических салонах, парикмахерских, бассейнах и ресторанах. Вот так-то.

В результате следствие и розыск остались каждый при своем мнении, а если честно, то каждый без какого-либо определенного мнения и версии. Их объединяла только надежда на то, что экскурсия в квартиру потерпевшего наведет-таки их на некую общую мысль.

В ожидании следователя сыщики решили приступить к распитию крепких кофейных напитков — Леонид славился на весь МУР своим умением варить классный кофе. И надо же было такому случиться — в холостяцком хозяйстве Кусяшкина не оказалось сахара.

Старший оперуполномоченный не был капризным и избалованным; он мог вынести многие лишения и умел стоически преодолевать самые неудобные неудобства — спать стоя, пить бочковой кофе в столовой, гладить воротничок своей парадной рубашки (потому что зачем же гладить все остальное, оно же под свитером или под пиджаком), не пить кофе вообще… Но пить кофе без сахара он отказывался наотрез. Леонид, зная об этой особенности старшего товарища, все-таки сделал попытку избежать участи самого молодого из всех присутствующих и предложил Василию ряд суррогатов, которые, с его точки зрения, могли бы «подсластить» кофе, как-то: кусок засохшей косхалвы, мармелад (можно, говорил Леонид, мелко-мелко порезать и размешать в чашке) и некую пыльную невразумительную субстанцию, размазанную по дну стеклянной плошки, — Леонид уверял Василия, что это "в недалеком прошлом — варенье".