— Нет, не я. У меня и алиби есть. Мы с семьей были в Америке.

— Обижаете. Кто ж подумает, что вы сами, своими, так сказать, руками… Для этого нанимают профессионалов, — доверительно сообщил Василий.

Шуляев пришел в окончательный восторг:

— Ну конечно! Как же я не подумал! Только, говорят, от этого убийства разит непрофессионализмом, как от моей собаки.

— Вы и это знаете?!

— Ну как не знать! Об этом вся Москва говорит.

Нет, Шуляева запугать не удалось. Ни маньяком, ни подозрениями. Однако Василий остался доволен поездкой в ГСМ. Шуляев, поломавшись для приличия, рассказал ему множество интереснейших баек про Кусяшкина и Гарцева, про их амурные дела. "Не исключено, что прав полковник Зайцев, — думал Василий, покидая гостеприимный ГСМ, — предлагая сосредоточить оперативное внимание на Марине Грушиной. Такие там страсти-мордасти, что мало не покажется".

Ирина сидела на кухне, обхватив голову руками, и не то чтобы плакала, а, скорее, стонала. Она впала в это состояние после того, как позвонила Маша Цигина, ее приятельница из ВИНТа, и рассказала о том, что Иван продает фирму, квартиру и дом. Сказала, что он уезжает в Америку, потому что после смерти Ромы и Марины не хочет иметь "ничего общего с этой страной". Маша, хотя и изображала сочувствие, не могла скрыть злорадства:

— Как же ты теперь, Иришка? Он ведь канет туда, ищи-свищи… Это сейчас он такой трепетный отец, а, как у мужиков бывает, с глаз долой — из сердца вон. О детях и думать забудет.

Да! Да! Да! Все правда! Так все и будет. Пока он здесь — все решаемо, а уедет, и она останется одна. Ирина вдруг поняла, что все эти годы она не чувствовала себя ОКОНЧАТЕЛЬНО брошенной женщиной. Он ушел, но, во-первых, она наДеялась его вернуть, а во-вторых, он всегда был рядом, и была некая надежность даже в их плохих отношениях. Она всегда знала, что может рассчитывать на него. Она никогда не была ОДНА с тремя детьми.

Ирина позвонила Гене. Нет, Гена ее не понял, а, наоборот, обрадовался:

— Слушай, а пусть он старших возьмет с собой, а? А мы с тобой поженимся.

— Как — возьмет? Ты что говоришь? Это мои дети! Я их не пущу!

— Зря. Они уже взрослые, и они к тебе будут приезжать. Ты же боишься, что твой Иван детей бросит, забудет? А так-то, если они с ним будут, не забудет ни за что. Вот и пусть.

— Нет! — Ирине захотелось его ударить. — Нет!

— Ну нет так нет, — Гена, как всегда, был миролюбив. — Я тебе это просто как вариант предлагаю. А потом — может, он вам много денег оставит, уезжая.

— Сколько это — много? А если не оставит?

— Ну, придумается что-нибудь.

— "Придумается"! — Ирина злобно передразнила Гену, пытаясь повторить его протяжные интонации. — «Придумается»… Кто придумывать-то будет?

Гена, конечно, был ни при чем, но на кого-то ей нужно было выплеснуть свою злость. Мама тоже расстроилась и тоже предложила договориться с Иваном о деньгах.

— Пусть оставит.

— Мам, что значит «пусть»? Я же приказать ему не могу. Только попросить. .

— А ты попроси. Попроси. Скрой гордыню-то. Вот он болеет, сходи к нему, проведай, до-машненького отнеси, пожалей. А как же?

— Ах, ах, ах! Ты ж его терпеть не можешь. А сходить-принести советуешь.

— Да, не люблю. Так не ради ж него. Чтоб дети сиротами не остались. Чтоб было им на что хлеб-соль купить. Сходи, не развалишься.

Ирина уже почти согласилась, но опять позвонила Маша.

— Ир, Алиса говорит, что он в детсад к твоему Павлику посылал шофера и тот взял с его шапки волосок для экспертизы.

— Что-о?!

У Ирины в буквальном смысле подогнулись ноги, и она стала медленно оседать на пол.

Мой приход в редакцию произвел фурор. Синяки особенно понравились девушкам, гипс — мужчинам. Меня щупали, трогали, стучали по гипсу карандашами и ковыряли его ножницами.

— СанеЧка, — томно, с придыханием и особенно выделяя звук «ч», сказал мне начальник отдела иллюстраций, шестидесятивосьмилетний Марк Семенович, — в жесткой оболочке вы стали еще сексуальнее.

Что касается моего непосредственного начальника Александра Ивановича Полуянова, то он моих увечий просто "не заметил". Подумаешь, рука в гипсе! Он же здесь посажен не затем, чтобы меня рассматривать. Он здесь для дела посажен! Во всяком случае задания, которые он мне выдал в переполненном объеме — куда «сбегать» и что «разнюхать», предполагали немалую как мобильность, так и подвижность.

— Дописывай уже свою бодягу с ВИНТом, — мрачно велел Майонез, — а то ты почему-то неприлично затянула это дело.

Можно подумать, по моему внешнему виду было непонятно, ПОЧЕМУ я так нерасторопна.

— Ладно, — согласилась я, со скрежетом почесывая гипсом голову. Звук Майонезу не понравился, он поморщился, но комментировать не стал.

— Твой бред насчет ограбления адвоката вышел в прошлом номере. Видела?

— Видела.

— И как?

— Так я его читала, когда, так сказать, над ним работала.

— И/как?

— Ну, бред, он и есть бред.

Майонез удовлетворенно кивнул. Видимо, он считал, что в деле моего человеческого становления все же происходят некоторые положительные сдвиги.

Мне было ведено сходить на редколлегию и раздобыть хронику происшествий прошедшей недели.

Редколлегия в тот день была многолюдной и бурной. Накануне, в прошедшую пятницу, отмечался день рождения Марка Семеновича, где к водке подавали квашеную капусту и соленых опят, по поводу вкусовых качеств которых Марк Семенович всем проел плешь: "Чудесные грибочки, сам собирал, сам солил — с чесночком, с укропчиком, сейчас так уже не умеют, они ведь что, плюхнут пуд соли в банку и думают, что так можно, а я по старой рецептуре, мне возиться не лень, гриб — дело благородное, его портить грех…" и т. д. и т. п. Так вот, опята оказались пересоленными, и их пришлось промывать над ванной, в которой раньше, до научно-технического прогресса, сотрудники отдела иллюстраций промывали снимки. Технология изготовления фотографий для газетных иллюстраций сто лет как изменилась, а ванна в отделе осталась. Она считалась историческим памятником и служила емкостью для охлаждения бутылок и арбузов. Все бы обошлось, если бы кран над этой ванной не тек уже второй год. Закрыть воду было просто невозможно, но, поскольку затычки в ванне сроду не было, вода как втекала в нее круглосуточно, так же круглосуточно из нее и вытекала. Беда случилась из-за гриба, который выпал из дуршлага и широкой шляпкой закрыл слив. Во время самой пьянки этого никто не заметил — вода из крана текла тонкой струйкой и прибывала, зараза, очень медленно. Однако за прошедшие после пятницы субботу и воскресенье вода не просто дошла до краев ванны, но и залила все пространство фотолаборатории. Строго под отделом иллюстраций на четвертом этаже нашего пресс-здания располагался кабинет главного редактора газеты "Финанcы и бизнес", и, что приятно, этот самый кабинет за неделю до дня рождения Марка Семеновича был капитально отремонтирован. Когда главный редактор «Финансов» Николай Павлович Крутой пришел на работу в понедельник, на его рабочем столе поверх бумаг лежала прекрасная итальянская лепнина, а с того, что раньше было потолком, шел дождь, и ковер дышал влагой, то есть был покрыт мутным раствором глубиной в шесть сантиметров, что трудолюбиво замерили подчиненные Николая Павловича.

Редколлегия прошла под девизом "Кто и сколько должен платить?!". Обсуждались также вопросы, каков персональный вклад Марка Семеновича в это безобразие, насколько виноваты сантехники, которые не только не чинили текущий кран годами, но и не выбросили "устаревшее оборудование" в виде ванны, а также решительно осуждался факт пьянки в редакции всеми, кто в ней, в силу непонятных причин, не участвовал.

Марк Семенович придерживался версии, что он, конечно, виноват, но он не виноват, потому что "те, кто портил такие замечательные грибы промыванием, просто варвары", а сантехники, конечно, "просто бездельники, их никогда не дозовешься". Участники пьянки стояли на том, что а как же не отметить день рождения, не люди, что ли?" и "есть грибы, которых в банке в пять раз меньше, чем соли, попробовали бы сами".