— Но ты что-нибудь нарыл?

— Еще как! Завтра, все завтра, это не горит. Целую тебя, мамуля.

— Спокойной ночи, крошка.

Следователь Гоша во время разговора беспокойно ерзал на стуле и посылал Ленечке многочисленные воздушные поцелуи.

— Похоже, Леонид решил прикидываться сентиментальным идиотом маменькиным сынком5, но что-то он там узнал, завтра расскажет, — резюмировал Василий. — Не пора ли нам, следователь, по домам? Мы консерваториев не кончали, так что вполне заслужили здоровый сон.

— Почему бы не рассказать нам этого сегодня? — Гоша был недоволен.

— Потому что он не нашел телефона без свидетелей.

— Салага! — Гоша в четные дни месяца бывал необычайно строг.

Леонид появился, как и обещал, на следующий день к обеду. Зрители в лице Василия и Гоши заняли места на подоконнике и приготовились слушать.

— Итак, девушка там мутила воду основательно, — начал Леонид, директор, трусоватый парнишка, даже предлагал ей уволиться, потому что эта ихняя Рэне просто на стенку лезла, и он нашу Грушину так и предупреждал — лучше уходи тихо, а то как бы чего не вышло.

— А она не хотела уходить? — спросил Гоша.

— Не то чтобы не хотела, а просто еще не собралась. Но у начальницы на нее зуб вырос огро-менный. И дело было уже не только в уходе или не уходе, а в том, что она боялась, как бы наша Грушина не разболтала всего, что там происходит.

— А что такого там происходит? — на этот раз вопрос задал Василий.

— Кошмар! Дурят голову нашему брату. Сумасшедшая баба придумала себе игрушку в виде пансиона для одаренных детей, не имея ни малейшего понятия ни о педагогике, ни о детях, ни об одаренности.

— Вась, ты послушай, как он заговорил! — Гоша всплеснул короткими ручками. — Нет, Вась, с его педагогических фортепьянных высот он сразу все это увидел! Особенно он об одаренности имеет обширные представления!

— Что ты разорался? — Леонид обиженно засопел. — Это ж не я придумал, я ведь с людями разговаривал, с педагогами. Они в один голос все это говорят. А потом и видно — дети запуганные, несчастные, неприкаянные, никто их не учит…

— Кроме тебя. Ты их музыке-то уже небось обучил? — Василий растопырил пальцы и постучал ими по столу. — Да и видел я этих учителей. Лживые уроды.

— Отстань. Какие-никакие там учителя, но все-таки учителя. И они все в ужасе.

— А чего ж они там сидят и в этом участвуют? — Похоже, Гоша твердо решил вывести Леонида на чистую воду.

— Деньги. Мани. В школе они получали рублей семьсот, а здесь — от пятисот баксов и дальше. Но и несмотря на это, многие уже собираются уходить, не могут больше. Так вот, наша Грушина, в отличие от остальных учителей, этой Рэне правду-матку в лицо резала. Ну, та и завелась. Вызывала директора, требовала, чтобы он ее заткнул.

— Лень, но ведь это не повод для убийства, согласись.

— Не соглашусь. Во-первых, эта Рэне сумасшедшая, а во-вторых, пансион главный проект ее жизни. Представь, а тут какая-то девчонка может ей всю песню испортить.

— Да как испортить? Не в милицию же она собиралась идти — заявлять, что детей не так учат? — встрял Гоша.

— Откуда я знаю? Может, и в милицию. Гру-шину уже об этом не спросишь. Но имей в виду, — Леонид повернулся к Гоше, — эта Рэне занимается таким бизнесом, который предполагает тесное общение с бандитами.

— Неужели похищением людей в Чечне?

— Дурак ты, как все следователи. Она занимается грузовыми перевозками. Вот и прикинь. Еще я понял, что больше всего Рэне боится прессы. И очень много денег вбухала в раскрутку пансиона — какой он замечательный, какой элитный и духовный.

— Прессы… прессы, так. Может… — договорить Василий не успел.

— Нет! — заорал Гоша. — Только не Саня! Она уже много чего наворотила.

— Вот и пусть грехи замаливает.

— Не понял. — Леонид обиделся вконец. — Ты что, не доверяешь моей информации? Хочешь, чтобы Саня меня перепроверяла?

— Дурак ты. Я хочу сделать из нее подсадную утку. Пусть изобразит из себя гадкую журналистку, которой известно нечто плохое про пансион и его начальство. Причем пусть компромат будет известен только ей. И проследим, как наша начальница себя поведет. Если она действительно за ценой не стоит и уже одна жертва у нее на счету, так она и Саню попытается прихлопнуть.

— Не много ли у тебя получается подсадных уток? — Гоша продолжал пыхать скепсисом. — Отравленный Кусяшкин, поломанная Саня.

— А-а, все равно они уже с дефектами. Это здоровыми полноценными людьми грех рисковать… — добродушно ответил Василий.

— К тому же что-то мне в это мало верится. Сумасшедшая — возможно, но не до такой же степени, чтобы каждого оппонента уничтожать, — продолжал Гоша.

— Вот и поглядим. Леня, ты мне за Саню головой отвечаешь. Будешь ее прикрывать.

— Я так и знал, что в результате хуже всех будет мне, — сказал Леонид с рыданиями в голосе.

Рэне Ивановна была любезна ровно первые тридцать секунд. Милость на гнев она сменила стремительно и не очень понятно почему. Вопрос, который лишил ее хорошего настроения, был вполне невинен.

— Как вы думаете, — спросила я, — из ваших. пятнадцати одаренных детей может вырасти пятнадцать же одаренных взрослых?

— Пятнадцати? — Рэне Ивановна схватилась за грудь, намекая, видимо, что где-то в том районе у нее располагается сердце. — Кто вам сказал?

— Кто мне сказал что? — не поняла я.

— То, что их пятнадцать.

— А это тайна? — я заговорщически оглянулась и перешла на полушепот.

— Если вы хотите, чтобы наш разговор продолжился, — надменно произнесла Рэне Ивановна, — оставьте эти ваши странные намеки!

Какие намеки? Я слегка оторопела. Какие-такие «странные»? На то, что детей — пятнадцать штук? Что ж такое, куда ни приеду — везде дурдом.

— Сколько бы ни было у нас детей, — провозгласила она, — от этого суть дела не меняется.

— Так-так… — я открыла блокнот, — а суть дела в том, чтобы…

— Чтобы воспитывать детей в традициях лучших учебных заведений мира, лучших учебных заведений дореволюционной России.

— Откуда вы знаете о том, какие традиции в этих учебных заведениях? Вы — педагог? Или историк? Насколько мне известно, вы заканчивали технический вуз. Какими методическими разработками вы пользуетесь? И почему в первые несколько месяцев пребывания в вашем пансионе дети практически не учились? В каком они окажутся положении, если родители решат их забрать из пансиона и отдать в обычную среднюю школу? Или вы не допускаете такой возможности?

Я изо всех сил старалась не понравиться Рэне Ивановне, и мне это удавалось все больше и больше. К концу нашего разговора она практически утратила дар речи, только хрипела и разбрасывала по помещению гневные взгляды. На прощание, не получив ответов на большинство вопросов, я смиренно заметила, что пока я ни с кем не делилась своими соображениями о положении дел в пансионе для одаренных детей, "с моей точки зрения весьма прискорбном", но мне бы очень хотелось разобраться во всем происходящем и написать об этом всю правду. Всю!

— Не считаю возможным вводить вас, Рэне Ивановна, в заблуждение и скрывать своих намерений. Около месяца назад ко мне как к журналисту обратилась ваша, ныне покойная, сотрудница Марина Грушина, которая рассказала мне о пансионе много интересного. Разговор с ней записан на диктофон. Я пообещала ей опубликовать серию материалов о нарушениях прав детей в пансионе, а также довести до сведения министра образования эти данные. Да, мне кажется, что родители ваших воспитанников не понимают, куда они отдали своих детей и что с ними здесь делают. Но они должны это знать, и средства массовой информации им в этом помогут. На то и гласность. До свидания, было интересно с вами познакомиться. Я оставлю вам свою визитную карточку?

Вася был бы мною доволен. Я позвонила ему из ближайшего телефона-автомата и близко к тексту пересказала беседу с президентшей. Вася вынужден был согласиться, что до такой потрясающей стервозности, которую я. демонстрировала в кабинете Рэне Ивановны, ему еще расти и расти. Он, правда, сказал не "расти и расти", а… нет, это слишком неприлично.