— Достали меня эти диггеры. Тоже нашли развлечение! Гоняешь их, гоняешь. На этот раз вам, вредители, удрать не удастся (а вот это уже в наш адрес). Сейчас прямехонько в отделение, пусть милиция вами занимается.

И тогда я, известная всей журналистской общественности своей неприступностью, подошла к нему, обняла за шею и принялась осыпать его мужественное лицо поцелуями. Так что ночь для этого простого и милого человека не пропала даром.

Рэне Ивановна была в пансионе.

— Почивают, — заверил Василия сторож, к старорежимной внешности которого очень подходила именно такая манера изъясняться.

— Спит, что ли? — уточнил сыщик, и сторож послушно закивал. — Будите.

— Потревожить ее в такой час? — сторож в ужасе схватился за голову. Никак невозможно!

Василий решительно развеял его заблуждения на этот счет:

. — Возможно. И даже неизбежно. Будите немедленно, а то я сам.

Сторож выбрал из двух зол меньшее и побрел к зданию санатория. Через пару минут между колонн парадного входа появилась сама Рэне Ивановна. Цветом лица она мало отличалась от серых мраморных колонн, да и изгибами фигуры тоже.

— Да как вы… — она попыталась было разораться, но у капитана Коновалова совершенно не было на это времени.

— Значит, так, уважаемая, — твердо сказал он, глядя ей в глаза специальным парализующим взглядом. — Если в течение трех часов Александры Митиной не будет дома, я гарантирую вам все возможные и невозможные неприятности. Во-первых, о ваших милых связях с криминальным миром напишут все газеты и расскажут все телеканалы, так что ни один здравомыслящий роди-, тель никогда даже не плюнет в сторону вашего пансиона; во-вторых, вашу фирму будет трясти Налоговая полиция, да так, что всю и вытрясет, даже клочки по закоулочкам не полетят; и в-третьих, на ваших бандитов найдутся наши, которые тоже неплохо умеют похищать людей. Мне неприятно говорить об этом, но вы не оставили мне другого выхода: у вас, кажется, сын подрастает?

— Что?! Милиция грозит похищением ребенка? — Рэне, хотя и старалась быть грозной, выглядела достаточно жалко и испуганно, и голос у нее дрожал почище, чем у Демиса Руссоса.

— Еще одно возражение, и я сокращу время, отведенное вам на возвращение девушки. Три часа! Я ясно выразился?

Рэне скорбно удалилась. Больше Василию в санатории делать было нечего.

Через час он усердно сгребал посуду, точнее, то, что от нее осталось, на Саниной кухне. Комнату Василий убирать не стал, просто запихнул вещи в шкаф, вскипятил Чайник и уселся у окошка ждать.

Саня появилась около пяти утра. Вид имела усталый и бледный, но, увидев старшего оперуполномоченного, немедленно попыталась прикинуться бодрой и беспечной:

— Васька! Ты здесь? Как это мило. А со мной такое было, такое… Представляешь, Васька, прямо как в боевиках! Знаешь, бывают такие большие-большие заводские цеха, пыльные, грязные, но очень хорошо приспособленные для житья.

— Где бывают? — старший оперуполномоченный был строг и холоден.

— В кино! Ну, представь, приходят одни к другому, идут по этому цеху и насвистывают условный мотив. Открывается одна из дверей, появляется такой супермен и спрашивает: "Проблемы, друзья?" А они говорят: "Ты в порядке?" А он: "Увидимся позже".

— Ты мне кино рассказываешь? — Василий заботливо заглянул Сане в глаза. — Ну-ка, как там у нас с вменяемостью?

— Кино, конечно.

Саня закрыла глаза, привалилась затылком к стене и заплакала.

Старший оперуполномоченный женских слез не боялся и переносил их легко. Но сейчас, глядя на маленькую, измотанную, плачущую Саню, он расстроился. Достав из кармана свой огромный носовой платок, больше похожий на пеленку, он принялся вытирать ей лицо и успокаивать.

— Все, все, девочка, все уже позади, — уговаривал он Саню, — все, Санечка, все, девочка, больше тебя никто не обидит. А этих — да я им все повыдергиваю, они еще сто раз пожалеют, что тебя тронули.

Потом Василий напустил полную ванну горячей воды, и пока Саня приходила в себя и предавалась водным процедурам, занялся приготовлением завтрака, который впоследствии сам и съел, поскольку у Сани не было аппетита.

— А теперь — прятаться. Одевайся, дружок, и поедем ко мне, — Василий произнес это более чем доброжелательно; вместе с тем его тон не допускал возражений.

— Я вчера уже была у тебя, — тем не менее попробовала возразить Саня.

— Это ничего, я тебе всегда рад. Так и мне будет спокойнее, и обидчикам твоим отомстим. Подружку твою Рэне я пуганул, она наверняка уже велела своим бандитам, чтобы они тебя вернули. И они тебя ищут, поверь. А тебя нигде нет. Исчезла, испарилась. Но я-то буду требовать: "Вынь мне Саню и положь!" Вот пусть и крутятся.

— А как же я спрячусь? Мне же на работу.

— С работой мы договоримся.

Саня повздыхала, посопела, но вещи собрала, и через двадцать минут Василий уже укладывал ее спать на своем диване. Сам он ложиться не стал, глуповато в семь утра-то.

Укладывая спать свою гостью, Василий растрогал ее до слез, сказав: "Спи, деточка". Старший оперуполномоченный списал Санины слезы на усталость и нервное перенапряжение.

Мать Ирины и теща Ивана Неля Павловна давно желала смерти своему бывшему зятю. И не просто желала, но и надеялась. С особым чувством она относилась к многочисленным фактам гибели бизнесменов, не пропускала ни одного выпуска телепередачи "Дорожный патруль" и внимательно прочитывала все криминальные хроники в газетах. По всему получалось, что Ивана убить могут, потому что профессия у него опасная. К тому же ей очень нравилось, что бывший зять гоняет на своей машине с большой скоростью — сводки дорожно-транспортных происшествий она тоже изучала внимательно.

Неля Павловна панически боялась генетической экспертизы, причем боялась не только за дочь, не только за ее материальное благополучие, которое грозило рухнуть после того, как "все раскроется"; она боялась, и куда больше, чем безденежья, что Иван настроит детей против Ирины, а Ирина будет винить в этом ее, Нелю Павловну, которая любезно подсказала Ивану идею проведения экспертизы. Она не сомневалась в том, что внуки, узнав правду о рождении Павлика, перестанут верить матери, которая на протяжении двух лет не только убеждала их в том, что отец Павлика и их отец — одно и то же лицо, но еще и всеми силами убеждала их в непорядочности Ивана. "Хороший человек не может ТАК относиться к своему родному ребенку" — вот на чем строилась аргументация Ирины, когда она спорила с детьми о моральном облике их любимого папаши. Надо отдать Ирине должное, дети мало что имели на это возразить. Ирине, правда, не удалось ("пока", как она говорила) добиться того, чтобы дети возненавидели Ивана или как минимум разлюбили. Зато их привязанность к отцу принимала совсем иной окрас: они любили его не за то, что он хороший, а вопреки тому, что он плохой. В том смысле, что "любовь зла" и "какой ни есть плохой, а все ж таки отец".

Если же выяснится, что Ирина говорила неправду, реакция детей, которым так долго дурили голову и которых старались поссорить с отцом, может быть самой неприятной. Не исключено, что они и вовсе захотят переселиться к отцу, а этого Ириша не переживет.

Иван, как вредитель, разрушал их семью целенаправленно: он ушел, бросил их, так ему этого мало, ему надо оставить на месте бывшей семьи пепелище, всех перессорить и сделать несчастными. Кроме того, Неля Павловна твердо знала, что, пока Иван жив, Ирише покоя не будет. Ведь давно уже они вместе не живут, а она все страдает, и все хуже ей и хуже. А так — нет человека, и не о чем переживать. Детей не с кем делить. И детям лучше, а то до чего их можно довести, если мать с отцом — враги и каждый их к себе тянет.

Но Ивана никто не убивал, в аварии он тоже не попадал, и Неля Павловна совсем отчаялась.