— Молодость-молодость, — покачал головой старший опер, — эх, были когда-то и мы лейтенантами. Зачем же мне рисковать здоровьем и есть всякую сомнительную дрянь, когда рядом со мной — младший по званию?

Леонид, ведомый долгом и начальственными напутствиями, вынужден был удалиться в ближайшую булочную за сахаром, а через пару минут появился Гоша.

— Мы зарастаем трупами, как лесом зарастает пустошь! — пропел он с порога. — А, кофеек, замечательно!

— Сахара нет, — мстительно сообщил Василий.

— Ну, так будет! Я как увидел печальную спину Леонида в дверях булочной, так сразу и подумал — сахар будет!

И, размахивая руками, точнее, плавно поводя то правой, то левой рукой, то вправо, то влево, Гоша проследовал на балкон, декламируя следующее, только что «написанное» им стихотворение:

— Я знаю, сахар будет, я буду кофе пить, когда такие люди, — Гоша обернулся к Василию и пояснил: "как Леонид", — будут по булочным ходить!

— Складно, да. Впрочем, как обычно, — похвалил тот.

— Зато рифма какая: будет — люди, пить — ходить, — Гоша поднял вверх указательный палец. — Хорошая рифма, не спорь.

— Где-то я уже эту рифму слышал.

— Какие опера недобрые пошли, — Гоша попытался изобразить недовольство и, повернувшись к Василию спиной, как бы обиженно закурил.

— Смотри не свались. Балкончик-то бракованный, — предостерег старший оперуполномоченный коллегу, но Гоша даже не обернулся и, демонстрируя свою обиду, остался на балконе. Василий, демонстрируя Гоше, что не собирается к нему подлизываться, ушел на кухню. Леонид, демонстрируя свою обиду на Василия за неуставные отношения, выразившиеся в принудительном выгоне его за сахаром, вошел в квартиру, громко хлопнув дверью, и направился прямиком к Гоше на балкон.

Капитана Коновалова это, признаться, удивило, ибо кофе предполагалось распивать на кухне, к тому же сахар заказывал Василий, а не Гоша. Однако Леонид, подойдя к Гоше почти вплотную, сунул ему в руки пакет, сказав при этом странные слова:

— Подавись, начальник!

И только после того, как Гоша недоуменно поинтересовался, когда именно он стал начальником "дикого и свободного племени оперативников", Леонид, несколько смутившись, сказал:

"Обознался, товарищ следователь, виноват".

— Как можно спутать меня, большого, красивого и темноволосого, с Гошей — маленьким, страшненьким и блондином? — возмущенно кричал Василий из кухни. Как? Объяснитесь, лейтенант!

— Когда ненависть застит глаза, — ответил Леонид, — еще не то и не с тем спутаешь.

К сожалению, на этом инцидент был исчерпан, и зря. Никто из них не догадался об истинной причине этой ошибки. А если бы догадались, раскрыли бы убийства на несколько дней раньше, без последующей нервотрепки и душераздирающих сцен.

Иван ждал убийцу, ждал изо всех сил, ждал страстно, так, как влюбленные ждут свидания, считая часы и минуты, и это ожидание даже отвлекало его от мыслей о Марине. Хотя нет, скорее, переводило эти мысли в другое русло. Он вышел из стадии пассивного горя, и безысходность сменилась беспокойством, стремлением что-то делать, искать, мстить, добиваться возмездия. Он был готов служить приманкой для того, чтобы помочь милиции поймать убийцу, но ему вовсе не интересно было, кто же хочет убить его, Ивана. Он ждал того, кто убил Марину. О том, для чего ему нужно увидеть этого человека своими глазами и что именно он будет с ним делать, Иван не задумывался.

Нетерпение Ивана перед этой гипотетической встречей к середине дня достигло, казалось, своего предела, он уже не мог лежать, хотя врачи категорически на этом настаивали, и бродил, бродил по палате, хватался за предметы, что-то все время делал. То брался заваривать чай, то шел выливать его и мыть чашку, то чистил яблоко, а потом резал его на мелкие кусочки и выбрасывал в окно. Поэтому, когда в дверях его палаты появилась Ирина, он чуть не взвыл от досады: она же может помешать его встрече с убийцей!

— Что? Что тебе еще надо?!

Ирина, надо отдать ей должное, не подхватила агрессивный тон бывшего мужа, хотя в прежние времена делала это виртуозно, а, напротив, спокойно и ласково сказала:

— Я, Вань, навестить тебя пришла.

— Навестила? До свидания.

— Ну, перестань. Я-то в чем виновата? Смотри, дети тебе письмо написали, прислали вкусненького.

Дети. Это слово всегда действовало на Ивана умиротворяюще. Но не сегодня.

— Вкусненького? Мне ничего нельзя, у меня строгая диета. И я занят, извини, Ира, мне сейчас не до тебя.

— Чем же ты так занят? Не делами же ВИНТа, фирму ты продал, новой не завел, или ты здесь уже чемоданы пакуешь?

— А-а, так ты за этим!

— Нет, не за этим. Что сделано, то сделано, тем более что уже ничего не поправишь. Но я готова обсуждать с тобой планы на будущее, — Ирина присела на стул у двери.

— Мои планы на будущее…

— Знаю, знаю. Твои планы — это твои планы, а мои — это мои. Но все-таки кое в чем наши планы пересекаются и будут пересекаться. Правда? — она посмотрела на Ивана умоляюще.

— Тебя интересует, сколько денег я буду вам присылать? — Иван ее взгляда не заметил.

— Интересует.

— Это зависит от того, поедут ли дети со мной.

— Не поедут.

— Это почему же?

— На то есть тысяча причин, но, чтобы не отвлекать тебя от срочных дел, назову только одну: я их не отпущу. — Ирина встала. — Ты ведь знаешь, что для выезда несовершеннолетних детей за границу необходимо согласие обоих родителей?

— В таком случае тебе следует настраиваться на минимальное пособие. Одеждой и деньгами на учебу я их обеспечу. — Иван подошел к окну и облокотился на подоконник, так что Ирина могла жалобно смотреть только на его спину. А спина Кусяшкина была абсолютно невосприимчива к кротким взглядам.

— Минимальное пособие — это сколько? — уточнила она.

— Я еще не решил, долларов триста, наверное.

— Триста?! — Ирина не скрывала своего изумления, но по-прежнему держала себя в руках. — Триста… Ну что ж.

Она выложила на тумбочку продукты и направилась к двери.

— Триста. За что же такая немилость?

— Сама знаешь за что. Ты своего Гену напряги, пусть теперь он для тебя деньги зарабатывает. Ирина вышла из палаты, но тут же вернулась:

— А дети-то чем виноваты? Гена — это моя вина. А ты детей штрафуешь.

— Знаешь, дорогая, больше ты с этой нивы ничего не выжмешь, и спекуляции детьми тебе ничего не дадут. Понятно?

— Понятно. Выздоравливай.

Ирина ушла, и Иван впал в еще большее беспокойство. Конечно, он не так бы с ней разговаривал, и наличие Гены вовсе не столь сильно его волновало. Но он строго следовал милицейским инструкциям, а они требовали, чтобы он был с Ириной предельно жесток и даже груб. Надо — значит надо. Но — зачем? После разговора с Ириной у него остался крайне мерзкий осадок и недовольство собой. Он уже и так чувствовал себя подлецом по отношению к винтовцам за инсценировку с посещением покупателя фирмы. Да, он согласился с муровцами, что подобный спектакль развеет всяческие сомнения в реальности его намерений, но своих служащих ему было жалко, они-то всерьез переживают, а он, Иван, выглядит как свинья. Теперь еще Ирина, тоже ни за что ее обидел. Он впервые задумался: зачем милиции нужно выводить Ирину из себя? Они что — подозревают, что предполагаемый убийца — действительно этот самый Гена? Ерунда, не может этого быть. Они считают, что Гена действует по наводке Ирины? Чушь какая-то. Стерва она, конечно, стерва, но не убийца же, это понятно.

Приход Ирины переломил настроение Ивана, и ему почему-то стало казаться, что убийца к нему теперь не придет. А между тем тот, кого он ждал, уже готовил визит в третье токсикологическое отделение института Склифосовского. Как полагал убийца, после этого визита навещать Ивана уже никто не будет. Разве что на кладбище.