"А веселенькое у них здесь местечко", — подумал Василий.

— Постойте, Игорь, давайте поговорим серьезно. Убили человека, вашу коллегу, и мы пытаемся выяснить, не было ли у нее недоброжелателей, врагов, не было ли людей, у которых была причина желать ей смерти.

Директор переменился в лице, страшно вытаращил глаза и заорал истошным голосом:

— Я вам не позволю! Оставьте ваши грязные намеки! Как вы смеете?! Думаете, я не знаю об этих ваших милицейских штучках?!

Василий улыбнулся своей прославленной недоброй улыбкой и приготовился слушать дальше.

Директор между тем продолжал орать:

— Я обо всем доложу нашему начальству! Имейте это в виду! И не буду разговаривать с вами без адвоката!

— Вы служили в армии? — спросил Василий.

— Что? — директор растерялся. — Что вы сказали? А при чем тут…

— Я спросил — вы в армии служили? Знакомая терминология: "Я обо всем доложу". Или у вас тут армейские порядки?

— Опять?! Без адвоката, я сказал…

— Но я ведь не предъявил вам никакого обвинения. Зачем вам адвокат? Я по наивности своей просто надеялся, что вы, как законопослушный человек, к тому же педагог, захотите оказать следствию посильную помощь. В этом нет ничего опасного для вас, но вы могли бы помочь нам найти убийцу. Или вы предпочитаете, чтобы серийные убийства оставались нераскрытыми? Что ж, у каждого свои увлечения, я понимаю. Хотя странно, согласитесь, что директор знаменитого пансиона любит убийц и поощряет рост преступности.

— Да с чего вы взяли?

— Да с того, что от моих вполне невинных вопросов, которые мы задаем всем знавшим покойную вы впали в истерику.

— Всем?

— Всем, кто знал Грушину. И никто не реагировал на это так, как вы, представьте, — старший оперуполномоченный перестал сюсюкать и разговаривал с директором предельно жестко. Как правило, резкая смена тона при ведении допроса, резкий переход от ласковых интонаций к ледяным давал хорошие результаты. И директор пансиона тоже стал поспокойнее:

— Хорошо, я готов отвечать. Нет, в нашем пансионе у нее врагов не было. Наоборот, все были страшно расстроены тем, что с ней произошло.

— Это понятно. Но все-таки расскажите поподробнее, что за разногласия были у нее с руководством.

— Нет! — директор опять впал в ступорозное состояние. — Это неважно! Считайте, что мелкие педагогические споры. Из-за этого не убивают.

— Из-за разговоров о мелких педагогических спорах так не психуют, гражданин Роговцев.

Услышав слово «гражданин», директор потерял последние остатки вменяемости. Он трясся, потел, едва сдерживал слезы, но ни на один вопрос не дал вразумительного ответа. Но по-настоящему Василий удивился тогда, когда столь же замкнутыми и нервными оказались все остальные сотрудники пансиона, которых удалось застать на рабочих местах. Они все прятали глаза, краснели, нервно курили, горячо уверяли, что отношения в их коллективе были на редкость хорошими и что Марина Грушина была всеобщей любимицей, а также, пряча глаза, недоумевали, зачем милиция нервирует их всех и каждого в отдельности.

Глядя На их ужимки и прыжки, на их бегающие глаза и дрожащие руки, старший оперуполномоченный ни секунды не сомневался, что они все врут и что-то скрывают. Знать бы только — что.

Вернувшись на Петровку, Василий обнаружил на своем рабочем столе записку угрожающего содержания, написанную к тому же красным фломастером:

"Срочно к полковнику!"

После посещения пансиона для одаренных детей Василию хотелось общения с нормальными, спокойными, не истеричными людьми; ему хотелось тишины и уравновешенности. Полковник Зайцев в принципе подходил для этой цели, но только не сегодня. Стоило Василию переступить порог полковничьего кабинета, Зайцев шарахнул кулаком по столу и страшно заорал:

— Что ж ты вытворяешь, паршивец? Вопрос как вопрос, и задан грамотно, но Василий не сразу понял, чего именно от него хочет начальство и о чем, собственно, речь. Поэтому на всякий случай возражать не стал и счел за благо покаяться:

— Виноват, товарищ полковник!

— Звонили из министерства, бушевали, говорят, ты грубо хватаешь какую-то крупную деятельницу из системы народного образования.

— Я?! Да вранье это! — Возмущению старшего оперуполномоченного не было предела.

— Повторяю, поступил сигнал. Жалуется деятельница народного образования…

— Ну уж и народного! — Василий перебил начальника, что в отделе строго осуждалось, но не возбранялось. — К тому же я ее и не видел ни разу. И, в-третьих, вы сами меня в этот пансион послали, ведь помните, это ваша версия была, что надо вокруг убитой Грушиной поискать. А теперь ваши же указания…

— Капитан! — Зайцев опять стукнул кулаком по столу. Василий вскочил и вытянулся:

— Слушаю вас, товарищ полковник!

— Препираться бесполезно. Пансион пока оставь в покое. У тебя, кажется, есть чем заняться по этим убийствам.

— Но если они так засуетились ни с того ни с сего, это же верный знак…

— Я сказал — препираться бесполезно. Иди. — И полковник подвинул к себе папку с бумагами.

Старший оперуполномоченный двинулся к двери со всей возможной демонстративностью.

— Для нас ведь что главное, — тихо сказал полковник, когда Василий распахнул дверь, — чтоб не жаловались, чтоб начальство выволочек не устраивало. А так — работай, капитан, работай…

— И в пансионе? — не поворачиваясь к полковнику, так же тихо спросил Василий.

Зайцев, якобы уже ничего не слыша и якобы углубившись в бумаги с головой, рассеянно кивнул:

— Работай, работай, делай, что считаешь нужным.

Василий возликовал и рявкнул что есть мочи:

— Так точно, рад стараться!

— Вот орать не надо, — неодобрительно посмотрел на сыщика Сергей Иванович. — Тихо, без пыли, без шума.

Иными словами, Зайцев пансион не отменил, но строго велел не светиться и работать так, чтобы никто не догадался о присутствии второго отдела в подозрительном санатории «Леса».

Наведение справок о кадровом составе пансиона заняло у Леонида минут пять-семь. Оказалось, что из сорока семи предусмотренных штатных рабочих мест были заняты только шестнадцать, то есть перед сыщиками открывался невиданный оперативный простор. Леонид, которому предстояло стать лазутчиком, выбрал для себя амплуа преподавателя фортепьяно. В сущности, продержаться ему следовало пару дней, не больше, и он уверял, что глубокого и всестороннего музыкального образования, полученного им в музыкальной школе пятнадцать лет назад, должно хватить.

Получив в лаборатории фальшивый диплом Гнесинского института по специальности «фортепьяно» на свое имя, Леонид, не дожидаясь утра, которое вечера мудренее, отправился прямехонько к Рэне Ивановне Казаковой, президентше фонда "Одаренный ребенок". На прощание Гоша Малкин подарил Леониду яблоко и по-отечески поцеловал младшего товарища в лоб:

— Береги себя. Опасное дело ты затеял, сынок. Дети — это страшная, неуправляемая стихия. Одаренные дети опаснее вдвойне. Помнишь, "дети в котельной играли в больницу, в муках скончался сантехник Синицин"?

Леонид пообещал бдительность не терять и вечерком позвонить. И не обманул. Звонок раздался ровно в 21.00. Трубку снял Василий. Гоша, правда, пытался его опередить, но реакция у бывшего омоновца оказалась лучше, чем у бывшего математика. И Гоша смирился.

— Мама, — сказал Леонид Василию, — ну как ты, мама?

— Да ничего, сынок, помаленьку. — Капитан взял ручку и бумагу. Рассказывай.

— Мамочка, я сегодня домой не приеду. Не подумай ничего такого, я просто тут на новой работе задержался, и мне предлагают остаться. Здесь же санаторий, и многие учителя остаются ночевать. Да, мама, да. Приеду завтра в середине дня, после занятий. Откуда звоню? Из кабинета директора. Отсюда очень трудно дозвониться, перебои на линии.

— И более уединенного места не нашлось? — недовольно пробурчал Василий.

— Ну, мамочка, конечно, нет. Сюда звонить неудобно, здесь только один телефон. Да, люди

прекрасные, мне все нравится.