Профессор застыл, прижавшись спиной к терминалу. В его глазах больше не было триумфа — только холодное, аналитическое любопытство исследователя, который наблюдает за взрывом собственного реактора.

Шрам остановился в полуметре. Его огромная, когтистая лапа медленно поднялась и зависла над плечом старика. Дюбуа задумчиво склонил голову набок, и белое сияние его глаз на мгновение померкло, сменившись тусклым, человеческим проблеском.

— Я вот думаю, профессор… — пророкотал Шрам, и звук его голоса заставил мелко задрожать медицинские склянки на столе. — С чего начать? Если я сломаю вам колени, вы больше никогда не сможете стоять в полный рост, изображая мессию. А если раздроблю кисти… вы больше не напишете ни строчки кода, превращающего людей в мясо.

Лебедев сглотнул, но взгляд не отвел. Он поправил очки дрожащей рукой, словно этот жест мог вернуть ему контроль над ситуацией.

— Ты слишком заигрался в бога, — продолжал Шрам, и его голос стал тише, приобретая зловещую вкрадчивость. — Ты продал нам идею величия, силы, бессмертия. Но посмотри на эту «силу». Она пахнет озоном и жженым серебром. Она стоит жизней детей в Гданьске. Она стоит того, что мой лучший друг гниет в безымянной могиле на перевале, потому что не захотел становиться такой же мразью, как я. Цена этого совершенства — полное отсутствие смысла. Ты правда думал, что пара сотен ликанов в экзоскелетах стоят того, чтобы сжечь мир?

Профессор молчал несколько секунд, глядя на когти Шрама, которые едва касались его халата. Затем он внезапно расслабился. Плечи старика опустились, а на губах появилась странная, почти извиняющаяся улыбка.

— Пьер, ты всегда был неисправимым романтиком, — негромко произнес Лебедев. — Ты говоришь о «цене», о «морали», о «боге»… Как будто я — это некий злой гений из дешевых комиксов, который сидит в пещере и мечтает о мировом господстве.

Он слегка отстранился от терминала и, к удивлению Шрама, просто пожал плечами.

— Давай будем честными. За «Объектом Зеро» стоят не мои амбиции. За ним стоят три транснациональные корпорации, два министерства обороны и пенсионные фонды половины Европы. Им нужны были гарантии выживания в мире, который разваливается на части. Им нужен был биологический актив, который не знает усталости.

Лебедев посмотрел Шраму прямо в светящиеся глаза.

— Я? Я просто наемный работник, Пьер. Высокооплачиваемый, обладающий редкими навыками, но все же — служащий. Мне дали бюджет, мне дали цели, мне предоставили «материал». Я выполнял контракт. Если бы не я, это сделал бы кто-то другой — возможно, менее аккуратно. Я хотя бы пытался придать этому хаосу некое изящество.

— Контракт? — Шрам со свистом выдохнул пар. Его пальцы на плече Лебедева сжались, и ткань халата затрещала. — Ты превратил мою жизнь в пепел ради квартального отчета?

— А ты ожидал великой битвы добра со злом? — Лебедев снова пожал плечами, и в этом жесте было столько обыденного цинизма, что Шраму на мгновение стало по-настоящему тошно. — Мир так не работает. Сила — это товар. Ты — самый дорогой экземпляр в партии. Можешь ломать мне колени, можешь вырвать мне сердце — корпорациям все равно. У них есть данные. У них есть Ахмед, который, я уверен, уже скачал достаточно, чтобы кто-то другой в Шанхае или Бостоне продолжил мой труд. Я просто поставил подпись под проектом.

Шрам смотрел на этого маленького, сухого старика и понимал, что ярость, копившаяся в нем месяцами, внезапно наткнулась на пустоту. Перед ним не было дьявола. Перед ним был бухгалтер, который считал трупы как издержки производства.

— Выходит, — прорычал Шрам, — твоя жизнь стоит не больше, чем этот чип, который я вырвал из шеи. Просто строчка в ведомости.

— Именно, — кивнул Лебедев, глядя на Шрама с почти научным интересом. — Так что решай, Пьер. Сломаешь ли ты инструмент, зная, что рука, державшая его, осталась далеко за пределами этого собора? Или ты наконец поймешь, что теперь ты — самый ликвидный актив в этом мире, и сам начнешь диктовать свои условия?

Шрам медленно разжал когти. Он чувствовал, как внутри него «Адам» требует крови, требует завершения цикла. Но Пьер Дюбуа, тот самый Шрам, который помнил холодный дождь Парижа, видел перед собой лишь жалкое ничтожество, которое даже не стоило честной мести.

— Знаете, профессор… — Шрам сделал шаг назад, возвышаясь над алтарем. — Колени я вам все-таки сломаю. Не ради философии. А просто потому, что мне не нравится, как вы пожимаете плечами.

Хруст костей в тишине собора прозвучал сухо и окончательно, как хлопок закрывшейся папки с делом. Лебедев лежал на ступенях алтаря, прижимая руки к раздробленным коленям. Его лицо, белое как мел, было искажено не только болью, но и искренним, почти детским недоумением. Он, архитектор нового мира, теперь был просто грудой ломаной кости и измятого дорогого твида.

Шрам стоял над ним, тяжело дыша. Серебряная плазма в его жилах пульсировала ровным, холодным светом, освещая древние иконы на стенах.

— Вы говорили, что я — актив, профессор, — пророкотал Шрам, и его голос отразился от сводов, как гром. — Но вы забыли одну вещь. У каждого актива есть срок годности. И есть процедура списания.

Он отвернулся от стонущего старика и подошел к центральному терминалу «Сердца Зеро». Огромные экраны мерцали миллионами строк кода — десятилетия исследований, тысячи жизней, оцифрованных и превращенных в алгоритмы. Это было наследие, которое корпорации ждали с нетерпением стервятников.

— Что ты… что ты делаешь? — прохрипел Лебедев, пытаясь приподняться на локтях. — Там… там всё. Генетические карты, формулы стабилизаторов… Без этого ты сгоришь за месяц! Ты убиваешь себя!

Шрам замер, его пальцы — длинные стальные когти — зависли над сенсорной панелью.

— Пусть так, — ответил он, не оборачиваясь. — Но я буду последним, на ком вы поставили свой клеймо. Если мир и должен измениться, то не по вашим чертежам.

Он вогнал когти прямо в интерфейс терминала. Серебряная кровь Шрама, насыщенная вирусом «Адам», хлынула в систему. Это была не просто хакерская атака — это было биологическое заражение цифровой среды. Экраны на мгновение вспыхнули ослепительно белым, а затем по ним побежали черные полосы «некроза» данных.

— Инициация протокола «Табула Раса», — произнес механический голос системы, но теперь в нем слышались странные, органические хрипы. — Полное термическое удаление носителей.

— Нет! Остановись! — Лебедев закричал, забыв о боли в ногах. Он пополз по камням, оставляя за собой кровавый след. — Это миллиарды! Это будущее!

— Это тюрьма, — отрезал Шрам.

В глубине монастыря что-то ухнуло. Мощные электромагнитные импульсы начали выжигать серверные стойки одну за другой. Под полом собора завыли турбины охлаждения, работающие на пределе, а затем послышался звук плавящегося металла. Запах озона стал настолько густым, что воздух начал светиться синим пламенем.

Шрам смотрел, как на главном экране тают проценты: ×90%… 70%… 40%…*

— Корпорации получат пепел, профессор, — произнес Шрам, глядя на корчащегося у его ног создателя. — А вы получите то, чего так боялись. Обычную, короткую человеческую старость. Без дотаций, без охраны и без надежды на воскрешение в новом теле.

— Ты… чудовище… — выдавил Лебедев, глядя, как гаснут последние огни его империи.

— Я — результат вашего контракта, — Шрам медленно направился к выходу, и его шаги выбивали искры из камня. — Сами же говорили: «Я просто выполнял работу». Считайте, что я тоже закрываю свою часть сделки.

*0%. Данные уничтожены. Физическое разрушение носителей завершено.*

Собор погрузился в полумрак, освещаемый лишь догорающими кабелями. Шрам толкнул массивные двери, выходя на свежий, морозный воздух Альп. За его спиной «Объект Зеро» превращался в огромный погребальный костер. Снег падал на его раскаленные плечи, мгновенно превращаясь в пар.

Пьер не оглянулся на крики Лебедева, оставшегося во тьме. Шрам шел вперед, к обрыву, где внизу, в тумане, его ждали Жанна и Ахмед. Его тело горело, его время истекало, но впервые за долгие годы он чувствовал, что его шрамы больше не болят.