«…Специальные подразделения жандармерии переведены на режим „Альфа“. Лидер террористической ячейки, известный как Пьер Дюмон, по последним данным, страдает от тяжелой формы психоза, вызванного употреблением боевых стимуляторов. Он крайне опасен. Гражданам рекомендуется избегать любых контактов…»

Пьер коснулся своего лица. Короткая борода, ввалившиеся щеки, глаза, в которых при определенном освещении вспыхивал янтарный блеск. Он смотрел на свое изображение на экране — там он выглядел как зверь, пойманный в прицел. Дикторы обсуждали их как биологическую угрозу, как вирус, который нужно выжечь.

— Мы теперь призраки, Пьер, — Коул подошел сзади, бросив на пол пару банок консервированного рагу. Его руки всё еще мелко дрожали — адреналиновый откат после Лиона длился слишком долго. — Я выходил за едой. На каждом углу патрули. Даже уличные торговцы смотрят на прохожих так, будто надеются заработать миллион евро за донос.

Ахмед сидел в углу, окруженный паутиной проводов. Его лицо было бледным, почти прозрачным в свете мониторов. Он больше не ломал базы данных ради удовольствия. Теперь это была борьба за каждый вдох.

— Я едва держу «купол», — прохрипел он. — Сеть Отдела сканирует трафик Парижа в поисках любого всплеска зашифрованных данных. Я использую сигналы старых радиостанций и Wi-Fi в дешевых отелях, чтобы запутать их, но кольцо сжимается. Система распознавания лиц в Париже теперь работает на нейросети Лебедева. Если кто-то из вас высунет нос без маски на свет более чем на три секунды — нас накроют через пять минут.

Жанна стояла у узкого окна-бойницы, не выпуская из рук винтовку. Она смотрела на улицу, где внизу, в свете грязных фонарей, проезжал бронированный фургон полиции.

— Самое страшное не камеры, — тихо сказала она. — Самое страшное, что они сделали нас монстрами в глазах тех, кого мы пытаемся спасти. Вчера я видела граффити на стене: наши лица и надпись «Убийцы детей». Лебедев перевернул всё с ног на голову. Те, кого мы вытащили из Ферм, теперь официально считаются «похищенными жертвами», которых мы якобы удерживаем для опытов.

Пьер закашлялся. В горле снова появился привкус металла. Серебро в его организме больше не было просто инородным телом — оно стало частью его метаболизма, ценой за скорость и силу. Он чувствовал, как город давит на него. Миллионы людей вокруг ненавидели его, даже не зная его настоящего имени.

— Мы вне закона не потому, что мы взорвали склад, — Пьер поднялся, его движения стали более резкими, кошачьими. — Мы вне закона, потому что мы — единственная правда, которая осталась в этом стерильном мире Лебедева.

Он подошел к Ахмеду и положил руку на его плечо.

— Нам нужно одно окно. Один шанс показать им, что скрывается за глянцевыми фасадами их клиник. Если мы умрем как террористы — Лебедев победит навсегда. Если мы умрем, успев сорвать маску — это будет иметь смысл.

Коул вскрыл банку ножом, металл противно лязгнул.

— И как мы это сделаем? Весь мир — это его экран.

— Значит, мы взломаем этот экран, — Пьер посмотрел на Ахмеда. — Ты говорил, что в Лионе был узел связи с центральным телевидением Франции.

— Это самоубийство, Пьер, — Ахмед поднял глаза. — Чтобы пустить сигнал в обход их фильтров, мне нужно физическое подключение к главной вышке. В самом центре города. Под носом у всей армии.

— Мы уже мертвецы, Ахмед, — Пьер посмотрел на свои руки. — Пора напомнить Парижу, что иногда призраки возвращаются, чтобы рассказать сказку на ночь.

Дождь над Парижем превратился в ледяную пыль, которая облепляла металл и бетон, превращая город в гигантскую серую ловушку. Телевизионная башня в пригороде Медон, возвышающаяся над городом как стальной перст, была окутана низкими облаками. Она не была Эйфелевой — она была чем-то более важным: главным узлом цифрового вещания, через который Лебедев скармливал свою «правду» всей Франции.

— Мы в трехстах метрах, — шепнул Пьер в ларингофон.

Они стояли в тени опоры эстакады. Пьер, Жанна и Коул напоминали тени, сливающиеся с мокрым бетоном. На них была гражданская одежда, но под ней — кевлар и ярость. Пьер чувствовал башню каждой клеткой своего тела. Серебро в его крови вибрировало от мощных электромагнитных импульсов, исходящих от передатчиков наверху. Он «видел» сетку лазеров охраны, как пульсирующую паутину.

— Биометрический дрон «Колибри» в сорока метрах над вами, — голос Ахмеда в наушниках прерывался помехами. — Он ищет ваши лица. Если он зафиксирует взгляд хотя бы одного из вас на две секунды — через минуту здесь будет ударная группа «чистильщиков».

— Жанна? — коротко бросил Пьер.

Она уже лежала на мокром гравии, прижав приклад своей винтовки к плечу. Вместо штатной оптики на «Барретте» стоял кустарный антибликовый козырек.

— Вижу его. Ветер три метра в секунду, порывистый. Жду окна.

Пьер закрыл глаза. Он слышал жужжание дрона. Это был звук смерти — тонкий, комариный писк.

— Сейчас, — выдохнул он.

Раздался сухой щелчок. Жанна не стреляла пулей — она выпустила электромагнитный гарпун, тонкую нить, которая на мгновение закоротила цепи дрона. «Колибри» дернулся, задымил и бесшумно рухнул в кусты.

— У вас есть три минуты, пока система не заметит потерю сигнала от узла, — поторопил Ахмед. — Бегите.

Они рванули к внешнему периметру. Пьер двигался первым, его обостренные чувства позволяли ему обходить «слепые пятна» датчиков движения. Коул нес на спине тяжелый рюкзак с глушилками и зарядами. Жанна замыкала группу, контролируя тыл.

У главного входа стояли двое. На них была черная форма с логотипом «Омега-Секьюрити». Они не были обычными охранниками — их движения были слишком резкими, слишком точными.

— «Тип-Б», — прошептал Коул, вытаскивая нож. — Лебедев выставил своих выродков на охрану.

— Работаем одновременно, — приказал Пьер. — На счет три.

Он не стал ждать счета. Пьер рванулся вперед, преодолев десять метров за два удара сердца. Первый охранник едва успел повернуть голову, когда Пьер в прыжке вогнал нож ему в основание черепа, разрывая спинной мозг. Второй уже вскидывал короткий автомат, но Коул, возникший из тумана как танк, навалился на него всем весом, сворачивая шею одним мощным движением.

Тела обмякли. Пьер подхватил одного, не давая ему упасть на бетон.

— Ахмед, мы у дверей служебного лифта.

— Взламываю… — пауза казалась вечностью. — Готово. Лифт идет вниз. Пьер, наверху, в серверной, стоит автономный терминал «Глаз Бога». Если ты не подключишь меня напрямую к центральному процессору, я не смогу перехватить эфир.

Двери лифта с шипением разошлись. Внутри пахло озоном и жженой проводкой.

— Мы поднимаемся, — сказал Пьер, входя в кабину.

Он посмотрел на свое отражение в зеркальной стенке лифта. Лицо в шрамах, глаза, светящиеся нездоровым янтарным светом. По всем каналам прямо сейчас его называли чудовищем. Ирония заключалась в том, что только это чудовище сейчас могло спасти людей от красивой лжи.

Лифт дернулся и начал стремительный подъем к облакам. Пьер проверил затвор «Вектора».

— Готовьтесь, — произнес он, глядя на цифры этажей. — Когда двери откроются, мы будем самыми разыскиваемыми людьми в мире. Но сегодня Париж увидит то, что Лебедев пытался похоронить.

Цифры на табло лифта замерли на отметке «200». Двери разошлись с едва слышным шипением, выпуская в узкий технический шлюз запах перегретого кремния и ледяной арктический воздух из системы охлаждения.

— Впереди три тепловых контура, — прошептал Пьер, его зрачки сузились, превращаясь в вертикальные щели. — Двое у входа, один внутри, за серверными стойками. Работаем чисто. Если заденем магистральные кабели — эфира не будет.

Серверная «Глаза Бога» напоминала футуристический храм: бесконечные ряды черных стоек, подсвеченные изнутри неоново-синим пульсирующим светом, и гул тысяч вентиляторов, сливающийся в единый, сводящий с ума стон.

Первый «чистильщик» возник из-за угла прежде, чем лифт успел полностью закрыться. Он не тратил время на крики — его тактический шлем мгновенно зафиксировал цели. Пьер рванулся вперед, уходя ниже линии огня. Пули оперативника Отдела прошли над головой, выбивая искры из стальной обшивки.