— Это «Чёрная Вдова», Пьер. Моя финальная формула, — голос Лебедева стал тихим, хриплым. — Она не прошла испытания. Не на ком было испытывать, понимаешь? Те, кому я вводил прототипы, превращались в кашу за считаные минуты. Сердце просто не выдерживало такого темпа.
Проф положил руку на плечо Шрама, и Пьер почувствовал, как пальцы старика дрожат.
— Твой организм — единственный, у которого есть шанс. Но помни: это билет в один конец. Если введёшь её, «суперсолдатская» покажется тебе детским витамином. Твои рефлексы ускорятся в три, может, в четыре раза. Боль исчезнет как понятие. Ты станешь живым вихрем из костей и стали. Но цена…
Лебедев замолчал, глядя на шприц-тюбик.
— Цена — полный распад тканей после того, как действие закончится. Через час твоё сердце превратится в изношенную тряпку, а мозг просто закипит. Это оружие последнего шанса. Когда уже плевать, выживешь ты или нет. Когда нужно просто забрать врага с собой в ад.
Пьер взял инъектор. Холод металла приятно обжёг ладонь. Он ощутил вес этой смерти, упакованной в элегантный корпус.
— Принято, Проф, — коротко ответил Шрам, убирая пенал во внутренний карман тактической куртки. — Будем надеяться, что Карпаты не стоят такой цены.
— Надежда — плохой союзник, Пьер, — Лебедев снова ссутулился, огонь в его глазах мгновенно погас, и он опять превратился в усталого старика в помятом пиджаке. — Просто постарайся не использовать её. Никогда.
В лаборатории воцарилась тяжёлая, осязаемая тишина, прерываемая лишь гулом вентиляции. Пьер развернулся и пошёл к выходу. На пороге он обернулся, но Профессор уже не смотрел на него — он снова что-то лихорадочно вводил в компьютер, возвращаясь в свой стерильный мир цифр и вирусов.
Женева была слишком правильной, слишком выверенной, словно один из тех механизмов, которыми славились её часовые бутики. Пьер вышел из стерильного чрева штаб-квартиры 28-го отдела и сразу почувствовал, как в лицо ударил свежий, колючий воздух декабря. Это было именно то, что ему нужно: не запах реативов Лебедева и не влажная духота Шри-Ланки, а чистый, почти дистиллированный холод предгорья Альп.
Легионер шёл вдоль набережной озера Леман. Его тяжёлые ботинки глухо стучали по чистым тротуарам, выбиваясь из общего ритма города, где правили мягкие туфли и бесшумные электрокары. Он намеренно опустил воротник куртки, позволяя ветру облизывать шрам на щеке. Больше не нужно было прятаться за тактическими очками или капюшоном — здесь, среди банкиров и туристов, он был просто очередным человеком с трудной судьбой.
— Красиво, чёрт возьми, — негромко проговорил он сам себе, останавливаясь у парапета.
Озеро было серым, зеркальным, подёрнутым лёгкой дымкой. Знаменитый фонтан Же-До бил в небо мощной струёй, рассыпаясь мириадами ледяных брызг, которые ветер доносил до лица Пьера. На горизонте, словно застывшие волны, высились Альпы. Монблан кутался в тяжёлые снеговые облака, величественный и равнодушный к суете людей у своего подножия.
Пьер не думал о ликанах. Не думал о том, что в кармане его куртки лежит «Чёрная Вдова» — его персональный пропуск в морг. Он просто смотрел, как белые чайки ссорятся из-за куска хлеба, брошенного какой-то парой на скамейке.
Мир был прекрасен в своём неведении.
Мимо него прошла молодая женщина с коляской. Она мельком взглянула на его лицо, на глубокий шрам, пересекающий щёку, и инстинктивно прижала ребёнка чуть крепче, ускоряя шаг. Пьер лишь едва заметно усмехнулся. Она видела в нём угрозу, не подозревая, что именно такие, как он, позволяют ей гулять по этой набережной, не оглядываясь в поисках теней с горящими глазами.
Он зашёл в небольшое кафе на углу, купил двойной эспрессо и вышел обратно на холод, грея пальцы о картонный стакан. Кофе был горьким и горячим — идеальный контраст с ледяным ветром.
В этот момент Пьер чувствовал себя… живым. Не инструментом ООН, не «расходным материалом», а просто Пьером Дюбуа. Сыворотка в его жилах работала ровно, без скачков, даря странное чувство всемогущества, которое он старательно подавлял, чтобы не спугнуть этот хрупкий момент покоя.
— Ещё один день, — прошептал он, глядя на горы.
Завтра будут вертолёты, лязг затворов и запах волчьей шерсти. Завтра ему снова придётся стать Шрамом. Но сейчас была только Женева, горький кофе и холодная чистота озера, смывающая с души налёт Дакки. Он сделал последний глоток, смял стакан и точным движением отправил его в урну.
Мысли прояснились. Гул в голове затих. Он был готов.
Пьер стоял у самого края парапета, там, где набережная изгибалась, открывая вид на далёкий очерк Савойских Альп. Ветер здесь был особенно резким, он выбивал случайные слёзы из глаз и заставлял плотнее кутаться в куртку, но Дюбуа не двигался. Он смотрел, как последние блики холодного солнца тонут в свинцовой воде Лемана.
Он не слышал её шагов — в Женеве было слишком много посторонних звуков, — но он почувствовал её. Усиленные сывороткой чувства уловили знакомый аромат: едва заметный шлейф цитрусового шампуня, смешанный с тонким, едва уловимым запахом пороховой гари, который, казалось, въелся в их кожу навсегда.
Жанна не окликнула его. Она просто подошла и встала рядом, плечом к плечу. Пьер не повернул головы, но почувствовал, как напряжение, сковавшее его плечи после разговора с Лебедевым, начало медленно отпускать.
Она замерла на мгновение, вглядываясь в ту же серую даль, а затем молча шагнула ближе. Её руки, тонкие, но сильные, обхватили его пояс, а голова мягко опустилась на его плечо. Жанна прижалась к нему всем телом, словно пытаясь согреться или, наоборот, отдать ему всё своё тепло.
Пьер накрыл её ладони своими. Её кожа была прохладной от ветра, но под ней пульсировала жизнь — та самая, которую они так яростно защищали. В этот момент не было 28-го отдела, не было «Чёрной Вдовы» в его кармане и не было оборотней, ждущих их в тёмных лесах Румынии. Были только двое солдат, нашедших крошечный островок тишины посреди бесконечной войны.
— Я знала, что найду тебя здесь, — прошептала она в складки его куртки. Голос её был почти не слышен из-за шума волн.
Пьер ничего не ответил. Он просто стоял, вдыхая запах её волос и чувствуя, как её сердце бьётся в унисон с его собственным, замедленным и мощным. Это была не просто нежность — это была безмолвная клятва. В этом объятии было всё: и память о Дакке, и страх перед будущим, и та тихая, суровая любовь, на которую способны только те, кто привык каждый день смотреть смерти в лицо.
Они стояли так долго, пока сумерки окончательно не поглотили озеро, а огни Женевы не зажглись золотым ожерельем вдоль берега. Весь мир вокруг них куда-то спешил, суетился и шумел, но здесь, у старого каменного парапета, время остановилось, давая им возможность просто побыть людьми.
— Пора, Пьер, — тихо сказала Жанна, отстраняясь, но всё ещё не выпуская его рук. — Маркус ждёт в терминале.
— Знаю, — кивнул Шрам.
Он в последний раз взглянул на мирную воду озера, запечатлел этот момент в памяти, как кадр на фотоплёнке, и развернулся вслед за ней. Минута слабости закончилась. Впереди была тьма Карпат, но теперь он знал, ради чего вернётся из неё назад.
Внутри десантного отсека С-130 «Геркулес» царил багровый полумрак. Тусклые красные лампы тактического освещения превращали лица оперативников в застывшие маски из запекшейся крови. Самолет ревел, вибрируя каждой заклепкой; этот низкочастотный гул проникал под кожу, отдаваясь в костях и заставляя зубы ныть.
Пахло авиационным керосином, гидравлическим маслом и старым, въевшимся в переборки страхом.
Маркус Кёлер сидел напротив Пьера, широко расставив ноги. Его лицо в красном свете казалось вырубленным из гранита. Он неторопливо проверял ленту своего пулемёта, прогоняя каждое звено через пальцы. Его движения были механическими, лишёнными эмоций — старая школа KSK.
— Триста километров до Бухареста, — проорал Маркус, перекрывая надрывный вой двигателей. — Там пересадка на «Чинук» и сразу в горы. Капитан Ионеску ждёт на точке «Браво».
