Пьер рухнул в кресло, пристегнул ремни и закрыл глаза. Гул двигателей нарастал, превращаясь в вибрирующий рёв. Самолет рванул с места, вжимая тела в спинки. За иллюминатором огни Коломбо стремительно превращались в светящиеся точки, пока их не поглотила чернота океана.

— Шесть часов до Женевы, — Пьер перехватил взгляд Жанны. — Спи. Потом будет не до снов.

Он вытащил из-за пояса артефактный нож. Чёрный клинок, созданный в недрах Чернобыльской зоны, казался холоднее льда. Дюбуа провёл пальцем по обуху. Ему не нужно было спать. Сыворотка в крови уже начала разгонять метаболизм, готовя тело к холоду гор и запаху волчьей шерсти.

— Прощай, пляж, — прошептала Жанна, натягивая на глаза маску для сна.

— Добро пожаловать домой, — ответил Шрам, глядя в темноту за окном.

Под крылом самолёта на высоте десяти тысяч метров начиналась охота.

Пересадочный узел в Женеве не был похож на полевой штаб. Здесь, в недрах штаб-квартиры 28-го отдела, не пахло соляркой и гарью. Здесь царил стерильный, бездушный запах озона, дорогих антисептиков и больших денег. Стеклянные панели, сенсорные замки и охрана в серой форме без знаков различия — это была вотчина «белых воротничков» от мира оккультизма.

Пьер шёл по коридору Сектора Б, чувствуя себя неуютно в своей тактической куртке. Впереди, у терминала биометрии, стоял пожилой человек в дорогом, но помятом твидовом пиджаке. Дюбуа скользнул по нему взглядом и уже собирался пройти мимо, когда что-то заставило его притормозить.

Старик выглядел надломленным. Плечи, которые раньше держали выправку кадрового офицера, теперь бессильно поникли. Осанка, прежде напоминавшая стальной стержень, исчезла, уступив место старческой сутулости. Взгляд некогда острых, пронзительных глаз потух — в них больше не было того лихорадочного блеска гения, граничащего с безумием. Пьер узнал его лишь по одной детали — некогда лихим, густым казацким усам, которые теперь казались неуместным напоминанием о былом величии.

— Профессор? — не веря своим глазам, выдохнул Пьер.

Старик медленно обернулся. Его лицо, исчерченное новыми глубокими морщинами, на мгновение осветилось узнаванием.

— Пьер… — голос его стал суше, лишился прежнего командного баритона. — Живой. Слава богу.

Дюбуа шагнул вперёд и крепко, по-мужски обнял учёного. Профессор Лебедев показался ему пугающе хрупким. От него пахло дешёвым табаком и каким-то специфическим химическим реактивом, который Пьер раньше не встречал.

— Вы здесь какими судьбами, Проф? — Пьер отстранился, всё ещё не в силах сопоставить этого поникшего человека с тем титаном, что властвовал в Зоне.

Лебедев горько усмехнулся, поправляя усы дрожащими пальцами.

— Времена меняются, мой мальчик. Зона стала слишком тесной для политики. Пришлось согласиться на… внешнее сотрудничество. Теперь мои исследования спонсируют западные конгломераты. «Фарм-Тех», «Био-Крест» и прочие стервятники. Я для них теперь не учёный, а ценный патент на ножках.

— Погода в Женеве вам не на пользу, Профессор, — мрачно заметил Пьер, оглядывая стерильные стены. — Слишком чистый воздух для нас.

— Верно, Пьер. В Зоне дышалось честнее, — Лебедев на мгновение замолчал, вглядываясь в лицо наёмника. — А ты… ты изменился. Что-то в тебе пульсирует по-другому.

Шрам огляделся по сторонам и понизил голос до шепота:

— Я использовал её, Проф. В Дакке. Суперсолдатскую сыворотку. Вторую ампулу, ту самую, «одноразовую».

Лицо Лебедева мгновенно побелело. Он схватил Пьера за локоть с неожиданной силой.

— Ты что? Ты же знал… Я предупреждал! Предел нагрузки на сердце, на нейронную сеть… Ты должен был выгореть изнутри за шесть часов!

— Но я не выгорел, — спокойно ответил Пьер. — Напротив. Регенерация завершилась за две недели, показатели выносливости выросли. Я чувствую себя… прекрасно. Будто тело наконец приняло этот коктейль как родной.

В глазах Профессора на долю секунды вспыхнула прежняя искра — научный азарт, который всегда был сильнее его страха перед смертью.

— Это невозможно… — пробормотал Лебедев, уже таща Пьера к ближайшему лифту. — Если ты не лжёшь, если показатели стабильны… это меняет всё. Значит, процесс адаптации в Зоне прошёл глубже, чем я рассчитывал.

Он приложил свою карту к считывателю лифта с пометкой «Laboratory Access».

— Быстро, ко мне в лабораторию. Мне нужно взять пункцию, сделать ЭКГ под нагрузкой и проверить состав крови. Если сыворотка не убила тебя сразу, она может начать медленное разрушение тканей. Или… — он замолчал, его голос дрогнул от возбуждения, — или мы создали идеальное оружие, Пьер. Идём! Тесты не будут ждать.

Дверь лифта закрылась, отрезая их от стерильного спокойствия штаб-квартиры. Пьер видел, как старик лихорадочно строчит что-то в своём блокноте, и понимал: спокойный отпуск действительно закончился. Теперь его собирались препарировать — во имя науки и новой войны.

Лаборатория Профессора в женевском филиале пахла иначе, чем его старый бункер в Зоне. Вместо сырости и тяжёлого запаха формалина здесь витал стерильный, почти приторный аромат дорогих реактивов. Пьер сидел на медицинском кресле, опутанный проводами датчиков, пока Лебедев лихорадочно бегал между мониторами.

— Невероятно… Просто невероятно, — бормотал Профессор.

Его сутулость исчезла. Плечи расправились, а в глазах, только что казавшихся потухшими, снова вспыхнул тот самый опасный, лихорадочный огонь гения. Лебедев тыкал пальцем в экран, где кривые графиков вычерчивали пульс и нейронную активность Дюбуа.

— Твоя кровь не просто приняла сыворотку, Пьер. Она её ассимилировала. Твои митохондрии… они вырабатывают энергию в полтора раза эффективнее, чем у олимпийского атлета. Ткани регенерируют прямо сейчас, на клеточном уровне, даже без активных повреждений. Ты — мой лучший успех. Мой венец.

Проф резко обернулся, его лицо сияло. Он снова был тем самым человеком, который когда-то не побоялся препарировать саму природу в сердце Чернобыля.

— Эти западные идиоты из конгломератов… они думают, что купили меня ради старых формул, — Лебедев подошёл к столу и плеснул в пробирку синий реагент. — Они хотят контроля. Понимаешь, Пьер? Им не нужны суперсолдаты, которых сложно контролировать. Им нужны послушные инструменты.

Профессор замолчал на секунду, его пальцы быстро застучали по клавиатуре, открывая зашифрованные файлы. На экране замелькали цепочки ДНК, помеченные красным.

— Я сейчас работаю над их заказом… Оружие по контролю сознания. Вирус-ингибитор. Он не убивает, нет. Он просто… подавляет лобные доли. Стирает агрессию, волю, индивидуальность. Мы называем это «Проект Гармония», но по сути — это создание зомби. Послушная толпа, которая будет улыбаться и выполнять приказы, пока их будут вести на бойню. Изменения в поведении необратимы.

Лебедев осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Огонь в его глазах на мгновение сменился испугом, он быстро свернул окно программы, но Пьер уже успел прочитать заголовки.

— Вы делаете из людей овощей, Проф? — голос Шрама был холодным, как сталь его ножа.

Лебедев вытер вспотевший лоб, его руки снова задрожали, а выправка начала исчезать.

— Это… это цена моего выживания здесь, Пьер. Моей лаборатории. Без их грантов я — никто. Но ты… ты — доказательство того, что человек может стать выше этого. Выше их вирусов.

Профессор снова уткнулся в монитор с твоими показателями, стараясь не смотреть Пьеру в глаза. В стерильной тишине лаборатории отчетливо слышалось только мерное пиканье кардиомонитора.

Лебедев подошёл к массивному сейфу в углу лаборатории. После ввода длинного кода и щелчка магнитных замков он вытащил небольшой стальной пенал. Внутри, на ложементе из чёрного поролона, лежал тяжёлый, матово-чёрный автоинъектор. В прозрачном окошке прибора едва заметно пульсировала густая, опалесцирующая жидкость цвета перезрелой вишни.

Профессор бережно, словно святыню, протянул пенал Пьеру. В его глазах снова вспыхнул тот самый опасный, почти безумный блеск, который Дюбуа помнил по Чернобылю.