— Это была программа лояльности, — Пьер подошел к монитору, его голос звучал так, будто он доносился из могилы. — Нам говорили, что Отдел — это семья. Что о наших близких позаботятся. Лебедев не лгал. Он действительно позаботился. Он превратил их в топливо для своих заводов.

Ахмед открыл общую таблицу. Сотни детей. Сотни имен, которые каждый из них слышал в раздевалках, на брифингах, за кружкой пива в перерывах между миссиями. Дети «павших героев», которых Отдел официально «опекал».

— Теперь понятно, почему те «прототипы-Б» в лесу так странно на нас смотрели, — Коул с размаху ударил кулаком по стальному пульту, оставив вмятину. — Это были не просто монстры. Это были… дети тех, с кем мы спали в одной казарме.

В бункере воцарилась тишина, такая глубокая, что было слышно, как в углу капает конденсат. Пьер смотрел на фотографию мальчика на экране. В его глазах — тех самых янтарных глазах, что так пугали его в зеркале — теперь горел не просто холод серебра. Там горела первобытная, абсолютная ярость.

Лебедев не просто создал монстров. Он построил свою империю на костях тех, кто ему верил. Он превратил преданность в сырье, а любовь — в генетический катализатор.

— Пьер, — Ахмед поднял на него взгляд. Его глаза были полны слез и ужаса. — Здесь есть файл на твою фамилию. С пометкой «Ожидание активации».

Пьер медленно положил руку на плечо Ахмеда. Его когти непроизвольно вышли на миллиметр, впиваясь в ткань куртки связиста.

— Не открывай, — тихо сказал Пьер. — Больше не нужно ничего искать. Теперь мы знаем всё.

Он обернулся к Жанне и Коулу. В красном свете «Ориона» они больше не выглядели как беглые оперативники. Они выглядели как призраки возмездия, восставшие из цифрового пепла.

— Мы не будем просто взрывать их лаборатории, — Пьер взял свой «Вектор» и с сухим, окончательным щелчком вогнал магазин. — Мы вырежем этот гнойник до самого основания. Лебедев думал, что создал идеальных псов. Но он забыл, что псы помнят запах своих детей.

Ахмед молча запустил протокол удаления следов в бункере. На экране один за другим исчезали лица детей, уходя в глубины зашифрованной памяти флешки. Пьер стоял у выхода, глядя во тьму коридора. Охота на Фермы закончилась. Началась война за то, что еще оставалось в них человеческого.

— Коул, заряжай всё, что у нас есть, — скомандовал Пьер. — Мы идем не на Ферму. Мы идем прямо в Лион, в самое сердце их логистики. Если этот мир заслуживает такой «защиты», то я сам подожгу фитиль.

Они уходили из бункера тенями, оставляя за собой тишину, в которой еще долго витал призрак открытой правды. У них не осталось сомнений. Не осталось страха. Осталась только цель — человек, который превратил их жизни в статистику в зашифрованном файле.

Стеклянные фасады Лиона отражали зарево, которое было видно за десятки километров. Это не был просто взрыв — это был контролируемый распад огромной логистической машины. Пока небо над Францией окрашивалось в ядовито-оранжевый цвет, в уютных гостиных и стерильных офисах по всей Европе оживали экраны телевизоров.

**ЭФИР КАНАЛА EURONEWS 24. ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК.**

На экране — дрожащая картинка с вертолета. Огромный комплекс «Омега-Логистик» полыхает, изнутри вырываются столбы ослепительно-белого термитного пламени. Внизу, в свете прожекторов полицейских машин, видны десятки тел в черной униформе, разбросанных по асфальту.

— … Мы получаем кадры беспрецедентной по своей жестокости атаки, — голос диктора дрожит от напряжения. — Группа вооруженных фанатиков, предположительно состоящая из бывших наемников и дезертиров спецподразделений, совершила нападение на распределительный центр медицинских товаров. Правительство Франции уже назвало это крупнейшим актом терроризма за последние десятилетия.

На экране появляется «сетка» из четырех лиц. Снимки из личных дел Отдела 28, обработанные так, чтобы подчеркнуть их угрожающий вид.

— Лидер группы — Пьер, известный под позывным «Шрам». Особо опасен. Власти предупреждают: нападавшие используют экспериментальное оружие и химические составы. Число жертв среди сотрудников службы безопасности уже превысило пятьдесят человек. Свидетели описывают атакующих как «призраков», которые не оставляют шансов…

**ЛИОН. ПРОМЗОНА. РЕАЛЬНОСТЬ.**

Пьер стоял посреди ада, который они создали. Вокруг него догорали остатки «чистильщиков» Лебедева. Это не был бой — это была бойня. Группа действовала с эффективностью косилок в поле созревшего хлеба. Коул, охваченный холодной яростью после того, что они узнали о детях, превратил центральный двор в зону смерти, используя кумулятивные заряды и дробовик.

Жанна спустилась с крыши. Ее лицо было забрызгано чужой кровью, а ствол ее винтовки дымился, раскаленный от интенсивной стрельбы. Она подошла к Пьеру, который смотрел на экран разбитого планшета одного из убитых офицеров. Там, в прямом эфире, их называли «мясниками» и «угрозой цивилизации».

— Слышишь? — Пьер кивнул на доносящиеся издалека сирены и гул вертолетов прессы. — Теперь мы — главные враги Европы. Весь мир думает, что мы уничтожаем лекарства.

— Лебедев красиво играет, — прохрипел Коул, закидывая на плечо пустой гранатомет. — Сделал из нас монстров, чтобы скрыть своих собственных.

Ахмед, сидевший в тени фургона с ноутбуком на коленях, поднял голову. Его пальцы дрожали.

— Пьер, они заблокировали все границы. Ввели комендантский час. По всем каналам — от BBC до польских новостей — крутят наши досье. Нас разрешено ликвидировать на месте. Любой гражданский, который нас увидит, тут же наберет «горячую линию».

Пьер медленно поднял свой «Вектор». Он посмотрел на пылающий склад, где в огне исчезали миллионы доз сыворотки «Гамма».

— Это цена, — сказал он. Его голос был тихим, но отчетливым на фоне треска пожара. — Мы знали, что так будет. Лебедев владеет информацией, значит, он владеет правдой. Но нам не нужно, чтобы нас любили. Нам нужно, чтобы его заводы сгорели.

В небе над Лионом показались первые прожекторы армейских спецназовцев. Плотное кольцо оцепления сжималось. Глобальная информационная машина уже переварила их имена, превратив живых людей в пугала для обывателей.

— Уходим через коллекторы, — скомандовал Пьер. — Жанна, прикрой отход. Если пресса подберется слишком близко — не стрелять. Пусть видят только дым.

Они нырнули в зев канализационного люка за секунду до того, как на площадь ворвались броневики жандармерии. Мир за их спинами кричал о терроре, крови и безумии. По всем каналам Европы дикторы с прискорбием сообщали о «падении последних бастионов безопасности перед лицом радикального хаоса».

Лебедев победил в эфире. Но Пьер, скользя по влажной тьме подземелий, чувствовал в сумке тяжесть жесткого диска с именами спонсоров Ферм. Теперь они были террористами. Значит, они будут действовать как террористы — бить больно, внезапно и из темноты, пока вся ложь Отдела 28 не рухнет вместе с её создателем.

— Пусть говорят, — прошептал Пьер, когда над головой прогремели сапоги преследователей. — Призракам всё равно, что о них кричат живые.

Париж 2025 года больше не был городом огней. Теперь это был город линз. Каждая камера на бульваре Капуцинок, каждый дрон, зависший над Сеной, и каждый биометрический турникет в метро были настроены на одну задачу: найти четыре лица, которые теперь знала каждая собака в Евросоюзе.

Они обосновались в Сен-Дени, в заброшенном цехе по переработке пластика. Здесь, среди бесконечных рядов панельных многоэтажек и едкого запаха промышленных отходов, было легче затеряться. Социальное дно Парижа всегда было слепо к закону, но даже здесь их присутствие ощущалось как наэлектризованный воздух перед грозой.

Внутри цеха было холодно. Пьер сидел на бетонном полу, прислонившись спиной к ржавому остову станка. Перед ним на перевернутом ящике стоял дешевый планшет, купленный Ахмедом на черном рынке. Экран мерцал, транслируя вечерний выпуск новостей TF1.