Шрам ударил наотмашь. Его кулак, обладающий плотностью нейтронной звезды, встретился с композитным щитом «Призрака». Щит, способный выдержать прямой выстрел из гранатомета, разлетелся на тысячи острых осколков. Рука Шрама прошла сквозь титановую броню оперативника, как сквозь мокрую бумагу, вырывая позвоночник вместе с нейроинтерфейсом.

Второго бойца он схватил за ствол рельсотрона. Магнитная пушка, весившая под пятьдесят килограммов, в руках Шрама согнулась в дугу. Он использовал искореженное оружие как дубину, буквально вбивая оперативника в каменную стену. Череп в шлеме лопнул, окрасив древний барельеф святого в густо-красный цвет.

Трое «Призраков» одновременно активировали термические пушки, заливая коридор струями жидкого пламени. Температура подскочила до тысячи градусов. Шрам шел сквозь этот огонь, не замедляясь. Его стальная кожа впитывала жар, серебряная кровь внутри него начала светиться еще ярче, превращая его в живой факел.

Он прыгнул в центр группы. Приземление вызвало локальное землетрясение — плиты пола вздыбились, сбивая наемников с ног. Шрам действовал с хирургической, холодной эффективностью. Он не просто убивал — он демонтировал их.

— Ты… ты не один из нас… — прохрипел командир группы, чьи кибернетические ноги были оторваны одним рывком Шрама. — Ты… ошибка… системный сбой…

— Я — Шрам, — Пьер наклонился к нему, и его белые глаза выжгли линзы на шлеме командира. — И я здесь, чтобы стереть вашу систему к херам.

Он раздавил голову командира одним сжатием пальцев, даже не глядя на результат.

Оставшиеся оперативники попытались использовать «Протокол Горгона» — высокочастотные лазеры, предназначенные для резки танковой брони. Рубиновые лучи скрестились на груди Шрама, испаряя верхний слой его металлической плоти. Запах жженого серебра и озона стал невыносимым.

Шрам взревел от боли, которая лишь подстегнула его ярость. Он подхватил массивную каменную скамью и с чудовищной силой метнул ее в лазерную установку. Удар разнес дорогостоящее оборудование в пыль. Последних двоих наемников он настиг у самых врат внутреннего собора.

Одного он просто впечатал в дубовую дверь с такой силой, что створки, весившие по полтонны каждая, сорвались с петель. Второго он взял за горло, поднимая над полом. Кибернетические протезы бойца бессильно сучили по воздуху, высекая искры из камня.

— Где Лебедев? — рокот Шрама заставил вибрировать витражи на высоте десяти метров.

— Он… внутри… — выдохнул «Призрак», прежде чем Шрам сомкнул когти, разрывая шейные артерии и ломая титановые импланты.

Шрам стоял в дверном проеме собора. Его тело дымилось, покрытое черной кровью оперативников и серебряными разводами собственной плазмы. Одежда давно сгорела, обнажив иссиня-черные жгуты мышц и костяные гребни на спине. Он выглядел как демон, вернувшийся за душой своего создателя.

Впереди, в центре огромного зала, залитого светом голограмм, стоял Лебедев. Профессор выглядел крошечным и хрупким на фоне своего величайшего и самого страшного творения.

— Посмотри на себя, Пьер, — голос Лебедева эхом разнесся под сводами собора. — Ты — венец эволюции. Ты прошел через мой «гнев» и стал сталью.

Шрам сделал шаг вперед, и каждый его след оставлял на полу опаленный отпечаток.

— Я прошел через твой ад, чтобы принести его тебе обратно, — ответил Шрам. Его человеческое сознание висело на волоске, удерживаемое только одной мыслью: Лебедев должен сдохнуть.

Лебедев стоял у массивного пульта, и свет голограмм отбрасывал на его лицо мертвенно-голубые тени. Он смотрел на Шрама — на это великолепное, дымящееся чудовище, застывшее в дверях собора, — и в его взгляде не было страха. Только глубокая, почти отеческая печаль.

— Как же ты предсказуем, Пьер, — тихо произнес профессор, медленно качая головой. — Ты пришел сюда за местью, забыв, что каждая клетка твоего тела, каждая искра в твоем разуме была выпестована моими руками. Ты думал, что сталь и ярость сделают тебя свободным?

Лебедев коснулся сенсорного экрана.

— Не стоило идти против того, кто тебя создал. Глупо надеяться, что творение может перекусить руку творца, когда у того в руках — поводок.

Он нажал на красную пиктограмму. В ту же секунду Шрам замер. Его иссиня-черное тело выгнулось дугой, стальные мышцы свело такой судорогой, что кости заскрежетали под нагрузкой. Нейровирус, годами дремавший в основании его черепа, пробудился. Это была не просто боль — это был цифровой огонь, выжигающий сознание, перехватывающий контроль над каждым нервным узлом.

Шрам рухнул на колени. Тяжелые кулаки ударили в древние плиты пола, выбивая каменную крошку. Его белые глаза лихорадочно мигали, подернутые рябью системных ошибок.

Лебедев медленно обошел пульт и направился к Шраму. Он ступал мягко, почти торжественно, и его голос зазвучал под сводами монастыря, приобретая эпическую, надрывную мощь.

— Посмотри на себя, Шрам. Ты — мой венец, мой лучший труд. Я вложил в тебя величие богов, чтобы ты вытащил этот мир из сточной канавы. Но ты предпочел остаться диким зверем.

Лебедев остановился в двух шагах от распростертого гиганта и посмотрел на него сверху вниз, как судья на приговоренного.

— Ты думал, что ты сам по себе? Нет, Пьер. Ты — это я. Твоя сила — моя. Твоя воля — лишь отражение моей мысли. И если чаша оказалась с изъяном, гончар вправе ее разбить. — Профессор сделал паузу, и его лицо исказилось в суровой, почти фанатичной гримасе. — Как говорил классик, в чьих словах было больше правды, чем во всей нашей науке: «Я тебя породил, я тебя и убью». Это право отца. Мое право.

Шрам зарычал. Звук был низким, булькающим, полным нечеловеческой муки. Казалось, нейровирус окончательно парализовал его, превращая в живую статую. Лебедев уже потянулся к кобуре на поясе, чтобы поставить финальную точку, как вдруг…

Раздался смех.

Это был сухой, надтреснутый звук, переходящий в жуткий металлический клекот. Шрам медленно, преодолевая сопротивление собственных мышц, поднял голову. Его глаза больше не мигали — они горели ровным, яростным белым светом.

— Породил… убить… — прохрипел Шрам, и на его изуродованном лице проступила пугающая насмешка. — Старая сказка, профессор. Но вы забыли одну деталь… Я всегда был плохим сыном.

С рыком, в котором смешались боль и триумф, Шрам вскинул правую руку. Его когти, длинные и острые, как хирургические скальпели, с чавкающим звуком вонзились прямо в его собственную шею, у самого основания черепа.

Лебедев отшатнулся, его лицо побледнело.

— Что ты… Прекрати! Ты убьешь себя! — закричал он, лихорадочно нажимая кнопки на пульте дистанционного управления.

Шрам не слушал. Он действовал с хладнокровием мясника. Пальцы погрузились глубоко в плоть, разрывая стальные связки и нейронные волокна. С диким воплем он рванул руку назад.

Вместе с фонтаном серебряной плазмы и клочьями черного мяса Шрам вырвал из собственного позвоночника небольшой, мерцающий алым светом чип, оплетенный тонкими, как паутина, проводами.

Тишина, воцарившаяся в соборе, была оглушительной. Шрам тяжело дышал, глядя на окровавленный кусок технологии в своей когтистой лапе. Его шея начала затягиваться прямо на глазах, серебряная кровь шипела на камнях алтаря.

Он поднял глаза на онемевшего Лебедева и с коротким смешком раздавил чип в кулаке. Искры брызнули во все стороны.

— Так вот откуда у меня была мигрень, — произнес Шрам, выпрямляясь во весь свой чудовищный рост. — А я-то думал, это от ваших длинных речей, профессор.

Он сделал шаг вперед, и Лебедев понял, что его «поводок» превратился в пыль. Творение окончательно вышло из-под контроля, и теперь оно было очень, очень голодным.

Шрам медленно двинулся вперед, и каждый его шаг отдавался в каменных плитах собора глухим, вибрирующим ударом. Серебряная плазма, все еще сочившаяся из раны на шее, дымилась, затягивая разрыв неестественно быстро. Он возвышался над Лебедевым, как оживший кошмар, отлитый из темного металла, отбрасывая на алтарь тень, которая, казалось, поглощала сам свет голограмм.